поднялись на второй этаж. Сестра отперла одну из комнат.
— Подождите здесь Алевтину.
Сестра ушла. Гавриловна, не садясь, осматривалась. Комната была разделена ширмой на две половины, с обеих сторон к ширме примыкали кровати. На одной половине стоял стол с двумя стульями, на другой — шкаф и стул у кровати. И оттого, что мебели больше не было, две коморки, выкроенные ширмой из одной комнаты, казались довольно просторными. Степан предложил:
— Разденемся, Гавриловна, и сядем. Неудобно в пальто. Она замахала на него рукой.
— Сесть можно, а раздеваться не будем. Лина рассердится, что командуем у нее.
— Где же командуем? Смирненько посидим.
— Не надо, не надо! Ты не знаешь Лину. — Она, не раздеваясь, присела. Степан, пожав плечами, сел на второй стул. Гавриловна вздохнула. — Ужасно боюсь!
Он засмеялся.
— Чего бояться? Не выгонит же. Вы же ни в чем не виноваты.
— Не виновата, а боюсь. Как мы со стариком упрашивали ее остаться! Шли вместе сюда и просили, просили. На все один ответ — не хочу, не просите. И не выслушав, может прогнать. Ты ее не серди.
— Чем же я могу ее рассердить?
— Настырных она не любит. Чуть не по ней, вспыхнет, как порох.
— Вы начинайте, я поддержу.
— Нет, ты, ты! Я потом добавлю.
В комнату быстро вошла Алевтина в пальто, накинутом поверх халата. Гавриловна и Степан встали.
— Я так и думала, что вы. Сестра сказала — пожилая женщина и молодой мужчина. Что же вы сидите одетые? Раздевайтесь, не на улице. — Она принесла из второй половины стул и уселась первая.
— Да мы ненадолго, — сказала Гавриловна и повернулась к Степану. — Степа, говори.
— Пришли узнать, как твое здоровье, Лина, — кашлянув, начал Степан. — И вообще… как устроилась?
— Здоровье отличное. Устроилась неплохо. Спим с Татьянкой в одной кровати, но ей это даже нравится. Что еще вас интересует?
Гавриловна сразу забыла уговор, что разговор ведет Степан.
— Вернись домой, Лина! Поскандалила, свое доказала — хватит.
— Мой дом теперь здесь.
— Отец две ночи ни минуты не спит. Сердце у тебя есть?
— Я тоже ночи не спала. Говорить об этом не будем. Гавриловна, сдерживая слезы, обратилась к Степану:
— Поговори с ней, Степа.
Степан осторожно сказал, осматриваясь:
— Комната вроде маленькая.
— Нас всего трое. И с Полиной мы — сменщицы. Друг другу не мешаем. Оформим с Кузьмой развод, подам заявление на жилплощадь. Часть нового дома отдают больнице.
Гавриловна горестно воскликнула:
— Оформим развод! Как у тебя язык поворачивается!
— Не получается у нас жизнь с Кузей…
— А мы с отцом? О нас подумала? Ближе дочери была! И Татьянка… Как нам быть без Татьянки, подумай!
Алевтина сказала после короткого молчания:
— Мама, не надо, мне тоже нелегко!
— Поговори с ней, Степа! — сказала Гавриловна. — Скажи ей…
Алевтина раздраженно прервала ее:
— Лучше я поговорю с вами! Послали Кузе радиограмму, что я ушла? Получили ответ?
Гавриловна вытерла слезы.
— Не посылали…
— Так зачем пришли? Чего хотите? Я же поставила условие — немедленно радируйте о моем уходе!
Гавриловна молчала. В разговор снова вступил Степан:
— Лина, рассуди, как радировать? Кузе в рейсе не легко, сама понимаешь. Один срок отплавал, сразу другой начал. На берегу ни одного часа не побыл. А тут на голову такое несчастье.
Алевтина резко повернулась к нему.
— Откуда знаешь, что несчастье? Может, радость? Может, только этого и добивается, чтобы я ушла? Не даю по ресторанам шляться. Или ждать, пока открыто не выгонит меня из своего дома?
Гавриловна бурно запротестовала:
—, Лина, не смей! А мы со стариком на что? Да заикнись Кузя, чтобы тебе уйти, сами его выгоним! Навек от него тогда отречемся! Отец сказал: в обиду дочку не дадим!
Алевтина не успокоилась, а рассердилась:
— Значит, допускаете, что он может заикнуться о том, чтобы мне уйти? Значит, и вправду, беспутная свобода ему дороже? Мама, вы меня знаете, от уговоров, только хуже будет!
Гавриловна тихо плакала, Степан молчал. Алевтина гневно отвернулась от обоих. Гавриловна вытерла платком лицо, заговорила снова:
— Татьянка-то как?
— Веселая, здоровая.
— Отец сказал — без внучки и не смей домой… Так соскучился! Линочка, я возьму ее из садика сегодня? Пусть у нас переночует.
Гавриловна встала. Степан вскочил. Гавриловна поспешно сказала:
— Ты оставайся. Поговоришь еще с Линой. Алевтина холодно сказала:
— Вижу, сговорились — кто какое давление на меня окажет. Оставайся, Степан. Будем разговаривать, раз так у вас запланировано.
Гавриловна, снова заплакав, поцеловала невестку.
— Начинай, я слушаю, — спокойно сказала Алевтина, когда Гавриловна ушла. — Уверена, тебя просили уломать меня, и сам ты хочешь от себя что-то сказать. Говори теперь.
Смущенный, он не мог сразу заговорить, как задумывал.
— Ты такая резкая, Лина… Не знаю, с чего и начать.
— Хорошо, я помогу тебе. О чем тебя старики просили — забудь. Разговор бесполезный да и не верю, чтобы тебе было приятно вести его. Но, наверно, хочется знать, окончателен ли разрыв с Кузьмой?
— Всем хочется знать!
— А тебе — особенно. Не так?
— Мое отношение ты знаешь…
— Знаю, да. Хоть ничего ты прямо не говорил, все равно — знаю. И вот что хочу тебе объяснить. Не изменится Кузя, прежним вернется на берег — навсегда разойдутся наши дороги. Что тогда станешь делать?
Степан разволновался так, что у него стал дрожать голос:
— Лина, ты недавно при всех… За Степана, мол, замуж пойду, он Танечке будет лучше родного отца… Лина! Можешь не сомневаться!
Алевтина не сводила взгляда с его раскрасневшегося лица.
— Знала, что именно так и ответишь. Просьба к тебе. Обещай заранее, что исполнишь.
Степан все сильней волновался.
— Все, что потребуешь — за счастье сочту!
— Просьба такая: не приходи ко мне больше. А повстречаемся на улице, обойди стороной.
Потрясенный, он воскликнул только:
