политиков — это вымирание волнует? Кто из них пытался его остановить? создать устойчивые условия бытия, в которых народ мог бы сохраняться?
Падение рождаемости у русских — также не виданное в мире. Весь XIX век и начало XX приходилось 7,5 рождений на одну русскую женщину (было немало семей с 12–14 детьми); за одно поколение население увеличивалось в полтора раза. А сегодня русские семьи большей частью однодетны, а рождения на одну женщину дошли до 1,8–1,4, тогда как 2,15 — роковая грань воспроизведения, ниже неё — вымирание. Приводят расчёты, что к середине XXI века доля русских в Федерации составит уже меньше половины (В. И. Козлов. — В сб.: Русский народ…, с. 66).
Всё чаще рождаются дети физически недоразвитые или умственно отсталые. Официально признанный (заниженный) уровень: у нас 20 умерших младенцев на 1000 родившихся (в развитых странах 8-12). У горожан — больше проявляется падение рождаемости, у сельских — больше вымирание. Продолжительность жизни мужчины (правда, она падает ещё с 70-х годов) достигла 57 лет. (Как в Индии, Индонезии, частью в Африке, а кое-где в Африке выше нашего.) Женщин стало на 9 миллионов больше, чем мужчин, — и этот разрыв будет расти. А мужская смертность — от чего только не приваливает. И от спаивания недоброкачественным спиртом (мудрость правительства); и от частых аварий на всё ветшающем производстве (успех реформ, нищета государства): производство само по себе становится жизнеопасным; и от жизненной тоски, неспособности прокормить семью, от потери веры в себя (десятки тысяч самоубийств в год).
По словам врачей, новопоступающие больные приходят с формами болезней всё более тяжёлыми, и болеют тяжче. И часто объясняют: «Давит это всё…».
А каково достаётся сотням тысяч потерянных, мечущихся молодых людей? (Знаю случаи: молодые кандидаты наук — в бомжах).
И — кто же властен надо всем, что совершается в стране? Сказать ли — исполнительная власть, законодатели и банкиры? или сказать одним словом — олигархия? во всех случаях будет ясно, что эта сплотка корыстных людей бесконечно равнодушна к судьбе подвластного им народа, и даже к тому, выживет ли он вообще или нет.
И во всё это наше сумрачное бытие — ожидаемыми струями жизни и культуры льётся голубое мерцание с экранов телевидения, единственная реальная связь распавшейся страны. И — что же в нём ободрительного и питающего нас? Пошлость и пошлость в избытке. Рекламы «красивой жизни» — дразнящей марсианской нереальности для 98 из 100. Мелькание судорожных фигур. Низкосортные импортные «сериалы». Духовные эрзацы. Дичь, в которой тонут клочки культуры. Культ наживы, наживы и проституции. И ли обезумелые пиры столичных удачников, выставленные на показ ограбленной провинции и деревне, миллионерская похвальба. Или комичное шумное само-теле-награждение…
Известно: на тухлое — нет приправы. Глотать — несносно, народ ненавидит эти ящики, а деться некуда.
А ещё же есть СМИ (новое оборотистое словцо), ныне переподчинённые, от Главлита — к олигархам, — впрочем, и слабые в распространении на российские пространства. И внимание этих средств — почти только на уровне заметных личностей, интриг, подвохов, ходов или уж слишком кричащих случаев.
А то предложат такой анализ — пожалуй, озноб возьмёт. Вот, в газете с выразительным названием «Иностранец» («Иностранец», 16.4.1997: Е. Ихлов, раздел «Идеологемы») — да, общий взгляд, что' представляет сейчас Россия и что ей грозит. «Национал-шовинистическая идеология» — к счастью, не грозит: не прививается она на российской почве. (Наконец поняли.) А вот где опасность: Россия как модель человечества — стала слишком разнородна: в ней Первый, Второй и Третий миры. (И правда: опаснейше разнородна). Наш «первый мир» — это «локомотив модернизации и вестернизации», «политический, финансовый, информационный гегемон» — Москва. Подобие «второго мира» — Петербург, Екатеринбург, Нижний Новгород и Самара. А на «третий мир» всё более похожи остальные пространства России: Юг, Восток (значит, и вся Сибирь, да и Север обезлюженный сюда, а куда ж ему?), ещё «деградирующие пригороды и малые города». Вот этот-то «третий мир» и есть опасность для нас, для Первого и Второго, и «надо не проморгать», как бы там не родилась «невообразимо причудливая комбинация из лозунгов» маоистов и писателей-'деревенщиков'(??). Не проморгать! приготовиться к обороне от этой тёмной массы или заблаговременно раздавить её?.. (В большой статье даже и не промелькнула такая мысль: а может, помочь им, беднягам, от избытка локомотивных сил?)
Страна живёт своей пригнетённой жизнью (семья, питание, огород), никак не соприкасаясь с жизнью развязных верхов. У людей полная обезнадёженность во всяких выборах, что могут они принести какое-то добро. Полное равнодушие к государственным делам. Реальных прав маленького человека никто не защищает и не защитит. Во множестве малых городов — удушающая безработица, невозможно найти себе применение. Ветераны великой войны, пенсионеры, бывшие жертвы сталинского ГУЛага — волокут жалкое существование и щурятся, как недавние сопляки раскатывают в иностранных автомобилях и швыряют деньги в кутежах. Да, в этом бесформии общественного поведения есть и наследие — от долгого обмирания в коммунистическую эпоху, но новая эпоха впрыснула свою отравно расслабляющую дозу.
И разве вся эта масса — не ОТМЕЖЁВАННЫЕ?
Никогда с 20-х годов не было такой крушительной смены психологии, мироощущения, духовных ценностей: лишь в те годы ломался весь мир на глазах — и сейчас. Вся эта наша жизнь, как она покатилась, с хапужными наживщиками, всеми средствами внедряющими мораль: нравственно то, что выгодно. Данное честное слово — ничего не стоит, и его не держат. И: честный труд достоин презрения, он не накормит. Эта порча — не в годы исправима, и хорошо, если в десятилетия.
В атмосфере всеобщего разобщения, где нет дела друг до друга, каждому оставлена своя беда и боль, в атмосфере безнадёжности, безразличия, ничего не нужности, психологической усталости — нисходит и к каждому ощущение своей ни к чему не приложимости, душевная опустошённость, что потерян контроль над собственной жизнью.
Как и предвидено в пословице: Пришло в тупик, что некуда ступить.
Льются-льются письма ко мне из разных краёв, из «третьего» и «второго» мира. И всё это я снова и снова прочитываю в них.
«Скорей превратят страну в кладбище, чем уступят добычу». — «Это государство — враг простых людей». — «Народ никому больше не верит и ни от кого не ожидает хорошего». — «За какую грязь голосовать — ещё не решил». — «Или государство грабит, или рэкет, — честно заработать ничего нельзя». — 'Перешли от «грабь награбленное» к «грабь заработанное», вынуждают работать бесплатно'. — «Воруют все, начиная с членов правительства и до мастера на заводе. Воруют безоглядно, нагло, ничего не боясь, как перед концом света». — «Искусственно нагнетаемая бездуховность». — «Культуру выживают целенаправленно, чтобы нас превратить в скотов». — «По чьему-то замыслу нас лишают ума и истории». — «Как путает, что мы потеряли себя: не видим, куда идём, не знаем, кем станем». — «Страшно, что Россия — что-то другое, не то, что мы себе напридумали».
И — выдохом истомлённым, своё зарёберное: «Не жизнь, а выживание». — «Жизнь без цели». — «Нашим унижением пронизан весь воздух». — «Тоска на сердце подавляет». — «Как выжить душой?» — «Мы идём в никуда. Стержня нет». — «Умирают не от нищеты, а от угнетённости».
Из опроса на московской улице: «Как вы относитесь к отставке всего правительства?» — «Что им до нас дела нет, что нам до них».
* * *
Но личные встречи — при объезде областей и малых городов — перевешивают отчаяние этих жалоб. И — письменные проекты настойчивых действий, их шлют средневозрастные и молодые интеллигенты.
Нет, ещё — не добиты люди.
Ещё — живы их глаза и помыслы.
Ещё — есть энергия добрых действий, только поле ей — в малом радиусе вокруг человека, а дальше — стены, перегорожено. И — не собрать каждому такому отдельному широкой общественной поддержки.
Однако мы — не первый век живём, но уже 11 веков, и не первая эта проверка народа на выстойку — в этот раз против временщиков криминальной власти и той смрадной неразберихи, в какую они увязили
