– Ты хочешь сказать, что надо поднять руки и сдаться им на милость?
– У тебя есть какое-то иное предложение, более удачное? – Надо было отдать этому человеку должное: терпение и выдержка просто редкие.
Доггинз оглядел собрание:
– Да. Я предлагаю исходить из того, как обстоятельства складываются на сегодня.
Глорфин, а с ним и большинство собравшихся взглянули на Доггинза с плохо скрытым ужасом.
– Ты хочешь, чтобы война между нами продолжалась? – Он, очевидно, думал, что Доггинз спятил.
– Нет. – Доггинз снова оглядел стол (Найл чувствовал, как для вящей убедительности он использует силу медальона). – Я хочу примирения. Но на иных условиях. Вам известно, что Договор о примирении все преимущества оставил за пауками. Я желаю, чтобы теперь условия изменились в нашу пользу.
– Он повернулся к двери. – Селима!
Дверь отворилась (очевидно, вся сцена была продумана заранее), и вошла Селима с газовым фонарем в руках. Его яркий свет наводнил всю комнату, отчего мелкие язычки масляных светильников показались никчемными.
Фонарь Селима поместила на середине стола и, пятясь, вышла из комнаты.
Пибус с ужасом вытаращил глаза.
– Ты что, с ума сошел? Это же вопиющее нарушение закона!
– Закона против чего, против света? – насмешливо переспросил Доггинз.
– Ты же знаешь, что это идет вразрез с Договором о примирении!
– Выходит, настало время пересмотреть договор, – сказал Доггинз со вздохом.
Глорфин окинул дерзкого суровым взглядом.
– Ты, видно, плохо представляешь себе положение. Наша задача – уговорить пауков примириться и… – он замялся, подыскивая нужное слово.
Доггинз едко усмехнулся:
– И простить нас?
– Да, и простить нас! – воскликнул Глорфин с вызовом. – Мы совершили против наших союзников ужасное преступление. А ты еще и намеренно осложняешь положение, пытаясь давить, чтобы они изменили договор. Об этом вообще не может быть речи. – Но голос его под взглядом Доггинза постепенно начал утрачивать твердость.
Доггинз пожал плечами.
– Не вижу, почему.
– Может, ты объяснишь нам, что у тебя на уме? – сказал раздраженно Корбин.
– Да, с удовольствием. – Доггинз чуть подался вперед, опершись руками о гладь стола. – Вы требуете, чтобы я рассуждал, как реалист. Очень хорошо, буду реалистом. Вы ломаете голову, как бы исхитриться повернуть стрелки вспять; хотите восстановить все так, как было неделю назад. А я хочу сказать, что такое невозможно. Пауки не собираются ни забывать, ни прощать. Они, понятно, готовы будут пойти на примирение, им война нужна не больше нашего. Но это будет фальшивый мир. Зная теперь, что мы опасны, они не успокоятся, прежде чем нас либо истребят, либо поработят. Они просто будут ждать подходящего момента, чтоб напасть. И такую возможность мы им предоставим сразу же, как только уничтожим жнецы. Едва мы это сделаем, как станем безоружны.
Глорфин лишь покачал головой.
– У них гораздо больший резон напасть на нас, если мы не уничтожим жнецы.
– Резон, говоришь? – Доггинз саркастически усмехнулся. – Может быть. Но они вряд ли осмелятся.
Вид у Глорфина был попросту ошарашенный.
– Ты предлагаешь, чтобы мы оставались врагами?
Доггинз сверкнул на него раздраженно.
– Позволь-ка мне досконально разъяснить, что именно я предполагаю. – Он сделал паузу дольше обычного. – Пауки относятся к жукам как к ровне. Думаю, настало время заявить им, что и нас надо воспринимать таким же образом.
– Это невозможно! – дернулся Пибус. – Ты ждешь, что они освободят всех своих рабов и слуг?
Теперь Доггинз посмотрел на него без иронии.
– Этого им делать не придется. Их слуги вполне довольны тем, что имеют. Но ни для тебя, ни для меня не секрет, что происходит следом за тем, как их отсылают в «великий счастливый край». Так ведь?
– Ну… Мало ли какие слухи распускают, – хмыкнул Пибус.
– Понятно. Ты прикрываешься мыслью, что все это слухи. Хотя тебе известно ничуть не хуже, чем мне, какова правда.
Вид у Пибуса был несчастный. Совершенно очевидно, что мысли у него и без того смешались, а убежденность Доггинза лишь усугубляла болезненную неуверенность. Тут Доггинз сказал успокаивающе:
– Давайте не будем зацикливаться на этом. Я говорю не о слугах пауков, я говорю о нас с вами. Вы начали пункт за пунктом нарушать Договор, будучи еще пяти лет от роду. Вы все грамотны, в подвалах у вас припрятаны книги. Что противоречит Договору. Вам разве не хотелось бы, чтоб ваши дети обучались грамоте открыто, в нормальной школе, а не исподтишка?
– Мне кажется, ты усугубляешь, – огрызнулся Глорфин. – Какая разница, где именно мы обучаемся грамоте, если все равно ею овладеваем? Неужели нам настолько нужны такие лампы, когда к нашим услугам сколько угодно масляных светильников? У нас и так уже свободы, сколько нам надо.
– Сколько тебе надо, – безжалостно уточнил Доггинз.
– Да, сколько мне надо. И сколько надо моей семье. Почему нам не оставить все как есть?
– Согласен, – улыбнулся Доггинз примирительно. – И мне бы хотелось оставить все как есть; вернее, как и было. Но теперь этого уже не вернешь. Все изменилось, и деваться некуда, – он понизил голос и постучал по столу кончиком пальца. – Послушайте меня. Пауки сейчас поневоле пойдут на уступки лишь с тем, чтобы снова заключить мир. Мы их уничтожили десятки, может, сотни. (Глорфин болезненно сморщился). По их закону нас всех полагается схватить и казнить, с женами и детьми впридачу. Но даже и того будет мало: в их законе заложено, что одна паучья жизнь стоит сотни человеческих. Если они пойдут на примирение, им на все это придется закрыть глаза. Так почему нам не использовать возможность и не заставить их изменить Договор о примирении?
Насупила тишина. Доггинз не сводил с собравшихся глаз, закрепляя достигнутое преимущество. Тут Глорфин поглядел на Найла.
– Я бы хотел выслушать мнение нашего гостя.
От неожиданности Найл растерялся. Он вопросительно поглядел на Доггинза, а затем со смешком понял, что Доггинз, как и остальные, начинают воспринимать его как негласного лидера.
– Не знаю, будет ли от моего мнения какая-нибудь польза для вас, – промолвил он. – Большую часть жизни я прожил в каменной норе, скрываясь от пауков. Они убили моего отца и угнали в неволю семью. Единственное, чего я хочу, это видеть свержение власти пауков…
Ему хотелось добавить: «Чтобы люди опять могли стать хозяевами Земли», но почувствовал, что это шокирует собравшихся.
– Да, я это понимаю, – сказал Глорфин, обращаясь почему-то к Доггинзу.
– Как раз то, чего хотелось бы и тебе.
Доггинз тщательно подумал, прежде чем ответить.
– В идеале, да. У меня душа никогда к ним не лежала. Но я знаю, что это вряд ли осуществимо. Поэтому предлагаю разве что изменить Договор о примирении.
Глорфин оглядел коллегию.
– Кто еще придерживается такого же мнения?
Милон и Уллик подняли руки; к удивлению, поднял руку и Симеон, до этого слушавший дискуссию с непроницаемым видом.
– Кто против? – спросил Глорфин. Руки подняли все остальные.
– Трое против семнадцати, – подытожил Глорфин. Посмотрел на Догтинза.
– Увы, прошу прощения. Твое выступление было превосходным. Но у большинства членов коллегии свое мнение. Теперь нам остается определиться, какие принять меры.
