бог знает куда и сделал со мной бог знает что, я почти тонул в сумраке голливудской ночи. Но куда мне идти? Что я буду делать? Пойти к матери? Нет. Она не хочет видеть меня. Сука. Жизнь сука. Я сука.
Смени пластинку! Сейчас же.
И я пошел за Санни к машине, ступая по его следам. По пути он уронил ключи, и я увидел, что на брелке была прицеплена заячья лапка. Я задышал спокойнее. Может ли быть плохим человеком тот, кто носит заячью лапку?
Моби Дик — так я сразу окрестил машину Санни. Это было нечто среднее между танком, диктаторским лимузином и доисторическим «альбино рино». Автомобиль был достаточно большим, чтобы вместить в себя семью беженцев. Золотые спицы, золотой бампер, золотые решетки. Коробка передач выглядела как золотое яичко Циклопа. Влажная мечта конкистадора.
Внутри машины Санни я почувствовал себя участником какого-то ненормального фильма, где все было слишком большим и актер выглядел крошечным человечком на фоне гигантских декораций. В колонках встроенного стереомагнитофона Барри Уайт пел свои безумно сексуальные шикарные мелодии. Клянусь, казалось, будто Барри потеет прямо в машине рядом с нами.
А потом меня осенило: каким, черт побери, образом менеджер «Голливудских жареных цыплят» смог купить себе такие колеса?
Похоже, кто-то спрятан у него в сарае.
Но как только я задумался об этой нестыковке, перед моими глазами всплыл облик моего насильника, я вгрызся в заусеницу на пальце и, впиваясь зубами в плоть, оторвал кусочек кожи. Палец начал кровоточить.
Квартира Санни находилась в доме, похожем на серую язву на грязной шее Голливуда Для того чтобы полностью походить на лагерь для военнопленных, ему не хватало только вышек, поисковых прожекторов и нескольких немецких часовых. Мы выгрузились из брюха огромной машины и пошли к зданию. Мой спутник провел меня через дворик мимо безобразного полупустого бассейна, в котором стояла болотистая вода.
На двери, которую распахнул передо мной Санни, было написано 3-Д.
Замечательно. Где же еще он мог жить?
Внезапно я покрылся холодным потом, мне стало ужасно плохо. Это моя боль сигнализировала мне: «Не ходи в 3-Д!»
Но потом я рассудил: у меня нет денег, мне некуда идти, и я сильно сомневаюсь, что смогу не спать всю ночь.
И я вошел в 3-Д.
Ядовито-оранжевое кресло, стоявшее посредине комнаты, жалобно крякнуло, подобно старой шлюхе, когда Санни плюхнулся в него. Я опустился на огромный стул, когда-то бывший зеленым. Квартирка выглядела жалко. Я удивился, почему Санни не перенесет кровать в Моби Дик и не живет там.
Санни спросил, не хочу ли я чего-нибудь поесть, и предложил достать из морозильника куриные крылья.
— Если ты заставишь меня еще раз посмотреть на курицу сегодня, у меня не будет иного выбора, кроме как убить тебя, — усмехнулся я, и Сани рассмеялся.
Потом он поднялся и вышел из комнаты, оставив меня наедине с моим злейшим врагом — собой.
Внезапно мне стало страшно: ужасные существа выползают из шкафов и из-под пледов, из ванной доносится зловещий шепот, сообщающий мне о том, что Санни собирается подвесить меня за ребро и заставить визжать как поросенка. Я вижу себя голым, а моя мертвая голова лежит на подушке, плавая в луже крови.
Несколько недель назад, когда я должен был лететь в Голливуд, чтобы поступить в колледж Непорочного Сердца и жить с моими сестрами, братом, матерью и ее новой любовью, я позвонил маме, чтобы договориться о встрече. Мой звонок вывел ее из равновесия. Помявшись, она сообщила, что решила остаться в Орегоне, потому что там очень красиво. А раз уж меня приняли в колледж и за него уже уплачено, я просто должен поехать в Голливуд и жить там.
Телефонная трубка в моей руке стала холодной и тяжелой, а сердце глухо застучало в груди.
Удачи и да поможет мне Бог.
Санни, переодевшийся в длинную блестящую робу и снова усевшийся в громко скрипящее оранжевое кресло, здорово смахивал на новоявленного Говарда Джонсона.[2]
Он принес с собой какую-то длинную цилиндрическую трубу, на три четверти заполненную водой, с торчащими из нее трубками и маленькой чашечкой, прикрепленной сбоку. Он положил это сооружение на жалкое подобие журнального столика, достал какую-то зеленую субстанцию, покрытую листиками, запихнул ее в чашку и поджег, прижимая одним пальцем клапан на задней части цилиндра. Когда цилиндр наполнился дымом, Санни убрал с дырки палец и глубоко всосал в себя дым. Отклонившись назад, он смачно причмокнул губами, словно пробуя прекрасное вино, и задержал дыхание. Затем он медленно выдохнул дым и, улыбаясь, протянул кальян мне.
Повторяя движения Санни, я закрыл пальцем дырку в цилиндре, затянулся и, когда дым проник в цилиндр, отпустил палец и вдохнул дым. Меня словно обволокло облаком или внутри меня кто-то надул воздушный шарик. Задержав дыхание, насколько мог, я выпустил дым. Перед глазами запрыгали зайчики, мне стало хорошо и легко, и я наконец-то полностью расслабился.
— Почему бы тебе не подойти, мальчик? У меня есть кое-что для твоей задницы, — неожиданно произнес Санни.
Я так и знал! Я знал, что так будет, и оказался прав — он хочет трахнуть меня.
— Значит так, — я сжал кулаки и принял боевую стойку, — я благодарен тебе за работу и… ты знаешь… за все, но… если ты попытаешься… ты знаешь… я… я тебя отделаю… хорошо…
Я тщетно пытался убрать из голоса панические нотки, но эти попытки были такими же бесполезными, как неподнявшийся бисквит. Я уже готов был рвануться к дверям, когда Санни вдруг расхохотался:
— Я надеюсь, ты не собираешься драться на публике, сынок, потому что тебя могут прилично отделать.
Санни ржал так, что мог разбудить соседей, и я, конечно, не смог удержаться, чтобы не присоединиться к нему. Потом мы оба завывали от хохота, как пара гиен, и казалось, что нас омывают теплые волны солнечного света, как это бывает в летний полдень.
Санни сказал, что может отсосать мне так, как не сумеет ни одна женщина. И то, как он об этом рассказывал, наводило на мысль, что, похоже, так и было. Он поведал мне о том, что любит мальчиков с тех пор, как сам был мальчиком. Бессчетное количество женщин пыталось переубедить его. Они говорили, что он просто не встретил еще «ту единственную». Но Санни любил мужчин. Всегда любил… И будет любить впредь.
— Пока я не получу солнечный удар или пока Иисус не пожалеет мою задницу. Только я не думаю, что он захочет, — со смешком проговорил Санни.
Я сообщил Санни, что не хочу, чтобы он мне отсасывал, и спросил, могу ли я остаться на таких условиях. Он ответил, что да. Я поинтересовался, не будет ли он приставать ко мне, пока я буду спать. В ответ он осведомился, нравится ли мне, когда отсасывают во время сна. Я уверил его, что нет. Тогда он пообещал, что в таком случае никаких посягательств не будет.
Ночь я спал вполглаза, устроившись на костлявом каркасе его софы, прислушиваясь к звукам из комнаты Санни и опасаясь, что он все-таки начнет домогаться меня.
Когда я проснулся утром, меня сразу же охватила паника. Где я? В интернате? Нет. В доме отца в Далласе? Доме моей матери и ее новой любви? Нет, нет. Я лихорадочно пытался определить свое местонахождение и заставить мозги работать.
Тут я услышал храп из соседней спальни. Храп. Санни. Я у него в доме. Он меня не домогался. Моя задница цела. Я вздыхаю с облегчением. Дышать тяжело, но по крайней мере я дышу.
Пока что.
Вцепившись в телефонную трубку, я пытался сосредоточиться на одной из тысячи мыслей, промелькнувших в моем мозгу в ту секунду, когда моя мать сообщила мне, что не хочет меня видеть.
