— Добрый день! — произнес женский голос.
— Ах, добрый день, «док», — ответил Ноэль.
Его улыбка, которую он не успел подготовить, походила на жалкую гримасу.
Глава 5
У Рэнэ д’Юмэн,[4] которую друзья охотно называли «доктором» потому, что она руководила институтом красоты, были темно-каштановые волосы, частично высветленные обесцвечивающими средствами, темные, испытующие глаза, тонкая талия. Руки отличались быстрыми и точными жестами. В строгий стиль одежды обычно вкрадывалась некоторая небрежность.
— Рады меня видеть?
И обволокла Ноэля таким взглядом, шарм которого был неоднократно испытан, взглядом, который отнюдь нельзя было назвать вызывающим, но придававшим ей такой вид, будто она ждала от своих собеседников чего-то неожиданного и чудесного. Ноэль говорил, что это вид «постоянного нахождения в полнейшем распоряжении».
— А вы? По-прежнему тайно влюблены в меня?
Он немного ее побаивался, а потому отказывался принимать всерьез и предпочитал относиться к ней, как к капризной девчонке, речи которой не затрагивают ни ум, ни сердце.
Она ответила очень серьезным тоном:
— А вы сомневались? Неужели вы думаете, что если бы я не испытывала к Бэль дружеские чувства, то упустила бы такой шанс?
Так вечно начинались все их беседы, и Ноэлю требовалось много дипломатии, чтобы направлять их на менее жгучие темы.
Рэнэ уже перескочила на другое:
— К вам шла. Бэль попросила зайти за ней около половины третьего, собирались сегодня по магазинам побегать.
Это буквально сбило его с толку! Со вчерашнего вечера Ноэль делал бесконечные, невероятные, но бесплодные усилия вновь адаптироваться к текущей жизни, естественно реагировать на любые, самые незначительные, повседневные происшествия.
— В таком случае, — пробормотал он, — боюсь как бы вам не пришлось поменять планы: вчера вечером Бэль вызвали к матери — очень ей плохо.
— Ах, неужели?..
У Рэнэ была своеобразная, в высшей степени раздражающая манера все ставить под сомнение, как бы невзначай, едва уловимыми модуляциями голоса и совершенно невинными замечаниями. Ноэль, сам испытавший ощущение, что повторяет жалкую отговорку, почувствовал, что краснеет.
— Когда я вчера вернулся домой, нашел от нее записку, — счел он необходимым добавить. — Написала, что едет поездом в 18.10.
— Бедняжка Ноэль!
Указательным пальцем с ярким ногтем Рэнэ ткнула в разостланную на столике газету:
— Чего это вы тут читаете?
Ноэль призвал все свое хладнокровие:
— Рассказ о сенсационном убийстве. Вроде бы Иуду Вейля нашли сегодня утром убитым.
— Иуду Вейля?.. Не правда ли, что он был добрым приятелем Бэль?
Ноэль невольно испытал боль, словно от удара. Что его и рассердило:
— Право, он был таким же ее приятелем, как и вашим! Они с Юдифью время от времени приглашали нас на ужин или в бридж перекинуться. Если я только не ошибаюсь, ведь это вы нас познакомили?
— Точно, — искренне призналась Рэнэ. — Ну как, полиция рассчитывает скоро кого-то арестовать?
— Не думаю. «Комета» заявляет, что убийца, якобы, еще и совершил кражу.
— Странно. А я бы скорее подумала о мести какого-нибудь оскорбленного мужа. И как же его убили?
— Колотушкой от китайского гонга.
— Зря вы ко мне вчера вечером не пришли. Я бы вас с радостью угостила, да и алиби бы у вас было превосходное.
— Вы хотите сказать: «у нас»?
— Ну, можно и так сказать! Хоть многие мои приятельницы могут поручиться, что между девятью и одиннадцатью я болтала с ними по телефону.
Чтобы скрыть смятение, Ноэль жестом приказал гарсону принести счет.
— Успокойтесь! У меня у самого бесценный свидетель: Ванда!.. Кстати, с какой это стати именно нас могут заподозрить?
— Потому что в первую очередь всегда подозревают близких жертвы. Если, конечно, верить авторитету авторов детективов.
Минута молчания.
— Из нас троих только Бэль уж никак не могла быть у Вейля!
Ноэль почувствовал, что больше не в состоянии продолжать этот разговор.
— Что собираетесь сейчас делать? — спросил он, чтобы положить конец этой теме.
— Еще не знаю. Жду вот, что вы предложите мне что-нибудь милое, необычное такое.
Ноэль принял внезапное решение:
— Попозируйте-ка мне. Свет хороший. Очень хочется поработать над вашим портретом.
Рэнэ состроила гримаску:
— Я думала, что у вас больше воображения. Ну, ладно!.. — И, поскольку он уже бросился к двери, добавила: — Дайте хотя бы время гарсону принести сдачу.
Три недели тому назад Ноэль, не без некоторого опасения, начал портрет Рэнэ во весь рост. Рисовать незнакомую модель, тайный механизм которой открывается лишь постепенно, в ходе откровенной беседы — задача столь неблагодарная, что художник не расценивает частичную неудачу, как доказательство собственного бессилия. Но в этом конкретном случае все было по другому. Ноэль знал, что, как никто, может написать портрет выразительный, внутренний. Это предприятие являлось добровольным испытанием, из коего он либо выйдет возросшим в собственных глазах, либо надолго обескураженным.
«Может быть, — думал он, подготавливая кисти, — я не прав, что, работая в неблагоприятной атмосфере, навязываю себе слишком строгую дисциплину?» Но обуревавшая его тревога властно требовала какого-либо отвлекающего средства.
— Щетку для волос найти не могу! — крикнула Рэнэ из-за ширмы, где раздевалась.
— Поищите на туалетном столике.
— Нет ее там.
— Ну, тогда, может, на зеленом пуфе?
— Спасибо, нашла!
Ноэль настоял на том, чтобы Рэнэ позировала в вечернем платье, корсаж которого держался на груди чудом, ничуть не ломая гордую изогнутую линию плеч. Эта изысканная элегантность казалась ему более способной выразить истинную натуру модели, чем любой из облегающих строгих костюмчиков, являвшихся ее излюбленной формой. И, наконец, в этом стремлении показать самый женственный, самый неожиданный аспект «доктора» д’Юмэн было некоторое кокетство.
— Ноэль!
— Да…
— На помощь! Никак не могу застегнуться.
Рэнэ, вроде бы отнюдь на то не претендуя, являла близким и знакомым зрелище любопытной двойственности. Умелая фельдшерица с нежными руками, она, освободившись от профессиональных обязанностей, превращалась в неугомонного, взбалмошного ребенка, одержимого бесом любопытства.
