момента покупки и тот, кто раскошеливался, получал право первым откусить от сочного плода.
Но, кроме того, девушек часто натаскивали владеть каким-нибудь оружием, чтоб, при случае, заступиться за господина.
Иджалки и впрямь знали много всяких плотских изысков, но ни одна не была невинной, регент в том убедился. Во времена буйной молодости о не раз 'пробивал брешь меж ногами' многих девушек, и толк в этом деле знал. А еще видел, как ловко темнокожая плясала с кинжалом.
- Живии, вели моим стражникам тот час отправиться к Толкату из Боора, только тихо, чтоб не спугнуть. Есть у меня много вопросов к этому господину.
Шиалистан слабо верил, что бесхребетный слизняк Толкат способен на подобное злодейство. Не стал бы он так открыто подставлять свою шею под палачий топор. И дураку стало бы понятно, где перво- наперво станут искать виновного. Но рхелец не исключал вариант, при котором Толкат, сам того не ведая, стал пособником заговорщикам. Кинжал девушкам мог передать Шилек. Толкат, по незнанию, помог доставить убийцу в замок. Но главным в этой цепочке был тот, кто купил девушек и всучил их Толкату.
Мысли регента перебил появившийся в дверях мастер-оружейник. Он был весь перепачкан сажей, будто его прямо посреди ночи оторвали от молота и наковальни. Что могло не расходиться с истиной - о фанатичной тяге главного императорского оружейника к оружию и его ковке, знали все, даже крысы в кладовых.
Увидев мертвых девушек, мужчина вытер ладони о грязный передник и осенил себя охранным символом бога Хатана, прозванного Громким молотом, покровителя всех ремесленников.
- На эту красоту звал меня поглазеть, господин? - Буркнул, глядя в пол.
- На кинжал. Тот, что рядом с девушкой лежит. Посмотри и скажи, чьей работы клинок.
Оружейник нехотя наклонился над покойницей, забрал змеистый кинжал и, точно так же ка ладони мгновение назад, вытер о передник остатки крови. После чего повертел кинжал так и эдак, потрогал за голову змею в рукояти, подержал лезвие на пальцах, подбросил, швырнул в пол.
Шиалистан пока занял прежнее место и терпеливо дожидался, пока дасириец выскажет свое предположение.
- Подделка это, - как-то даже с разочарованием сообщил оружейник. - Хорошая и ладная, но подделка.
- Подделка под что? - Регент подался вперед.
- В Иджале есть орден убийц, называют себя братьями Послесвета, мастера горла кромсать по- тихому, исподтишка. Кинжалы с пламенеющим клинком - ихнее оружие. И змея в рукояти - все как есть. Только подделка это. Баланса нет, в змее вместо ртути дрянь какая-то бесцветная, край заточено неумело, грубо, точно впопыхах.
Оружейник еще немного повертел кинжал в руках и без сожаления протянул его Шиалистану. Регент отшатнулся, и жестом велел Живии забрать кинжал.
- Что-то еще рассказать, господин?
- Не знаешь, кто бы мог его сделать?
- Откуда бы мне знать? - пожал плечами дасириец. - Работа хорошая, руда чистая, точно не крестьянский кузнец клепал. Инструмента хорошего такой кинжал требует, да образца. Чтоб сковать пламенеющее лезвие, надобно было его видеть, а таких кинжалов на весь Эзершат - хорошо, если сотня есть. И то все у душегубов, а они свои цацки берегут как зеницу ока.
- А ты откуда про них знаешь? - Прищурился регент. Подозрительность в нем всполошилось, и каждый дасириец виделся теперь заговорщиком.
Оружейник снова дернул плечами: бесхитростный жест, в котором регент не учуял лжи. И все ж он не торопился с выводами - мало ли что преподнесет остаток ночи.
- Довелось повстречаться с одним господином - страсть как он оружие любил, и чтоб непременно диковинное. Колесил по всему Эзершату со своим скарбом, чего там только не было. Я меч ему ковал, по образцу, а он мне за то дал поглядеть задарма. Вот у него я такой кинжал и видел. - Оружейник поскреб щетинистый подбородок. - Слыхал, что душегубы его потом за тот кинжал и прирезали, чтоб вернуть свое.
- Раз поглядел - и так запомнил, что теперь запросто различать можешь, где настоящий, а где - подделка? - Не унимался Шиалистан.
- Так я с мечами с рождения работаю господин регент. Как баба разбирается с тканях и побрякушках, вот так мне клинки милы.
Рхелец сдался. Аргументы оружейника казались ему убедительными. Да и не мог Шиалистан взять под стражу всякого, кто виделся ему подозрительным. 'Так недолго доосторожничаться до того, что велю бросить в темницу собственную тень', - подумал регент и отпустил оружейника.
Миэ
Когда Берн пригласил их погостить в свой дом, Миэ ожидала увидеть какой-нибудь грубо сколоченный каменный короб с крошечными окнами. Лучшее, на что рассчитывала таремка - это дымоход. В Яркии дома топили чем попало прямо в очаге, вырытом в полу, а чтоб прогнать чадный угар, настежь открывали дверь. Когда-то, когда Миэ была маленькой, бабушка рассказывала ей о тяжких для Тарема временах: вода была грязная, никто слыхом не слыхивал про дымоходы, и оттого в домах всегда было черно как в глухую ночь. Приехав в Северные земли волшебница не раз ловила себя на мысли, что время в этой части Этбоса едва шевелилось, неспешно ползло ленивой гусеницей. Обычаи и нравы артумцев только подтвердили ее догадки.
Но ее ожиданиям не суждено было исполниться. Чему таремка была несказанно рада. Ехали они долго, пересекли, вдоль всю столицу и покинули Сьёрг через северные ворота. Столица Артума показалась Миэ скупой и серой. На фоне совершенно неприглядных одинаковых домов, мысли о родном Тареме сделались еще тоскливее. Никогда прежде волшебницу так не тянуло на родину как теперь. Прежде каждая вылазка из стен отчего дома казалась глотком свободы, кусочком приключений. Так она хоть сколько то выплескивала нерастраченное в юности бунтарство. После того как они застряли с снегах Артума, Миэ начало казаться, что она больше никогда не увидит родных стен и тяжелых гроздьев винограда, и не попробует сладкого земляничного вина с травами, подогретого с липовым медом.
Чем больше таремка узнавала столицу Северных земель, тем больше тосковала. С каждым ударом копыт, тоска становилась все злее, все отчаяннее вгрызалась в душу. Артум словно стал ее проклятием, черной прорвой, в которой бесследно исчезало самое дорогое: сгинул жрец, Раш, весельчак и язва, сделался угрюмым, точно со смертью об заклад бился, что никогда больше не улыбнется. Арэн едва жив остался.
Миэ изо всех сил старалась держать себя в руках. Молодой северянин, синеглазый и рослый, но какой-то более ловкий, чем его собратья, то и дело прижигал ее горячим взглядом. Будь нынче другой день, другое время, таремка непременно поддалась на тихие заигрывания молодого воина. Фьёрн кажется его звали. Миэ уже и думать забыла, когда в последний раз у нее была страстная ночь на роскошной постели. И это она - та, что негласно носила титул Золотоголосого соловья, считалась чуть не оной из самых завидных невест Тарема. Наверняка лютня отсырела, размышляла Миэ, пытаясь удержаться на лошади без седла. Когда она в очередной раз едва не свалилась на землю, ее успел подхватить Фьёрн.
- Осторожнее нужно быть, эрель, - улыбнулся он.
Миэ, невольно, улыбнулась ему в ответ. Северянину наверняка было мало лет, может, сколько и Рашу - девятка два годков. Почему-то таремка почувствовала свой почти истекший третий десяток тяжкой обузой. И отчего алхимики и аптекари еще не придумали такого бальзаму, чтоб от него таяли морщины?
- Я не привыкла ездить без седла, - Миэ снова по привычке поправила волосы. - Прошу простить меня за столь ужасный вид, непростительно женщине показываться немытой и нечесаной при мужчине.
Северянин пожал плечами. Ему, вернее всего, и дела не было до того, в каком порядке ее волосы, и сколько пятен на одежде. Фьёрн смотрел на нее, и в синих глазах северянина читалось неподдельное восхищение.
Когда процессия покинула Сьёрг через северные врата, Миэ заволновалалсь. Обещали приютить в родных стенах, а везут к хартсам на рога, по пустоши, где и деревьев-то нет, одни серые камни, да
