все.
- Я не хуже твоего помню и про счеты, и про то, что пират пирату не станет указывать. Я приехала не мести ради, но, если наш разговор сложится, мы оба останемся в выгоде, Шепелявый.
- Не зови меня так, несподручно мне при сыновьях-то.
- Как скажешь, Саламан, - согласилась Катарина. - Славные у тебя сыновья.
- А ты, я слыхал, решила у брата быть на привязи.
- Откуда только знаешь все, - игриво пожурила она, и только Многоликий мог бы расслышать в ее голосе досаду. - У меня есть одна занятная расписка, хочу, чтоб ты поглядел.
- Только то? - Старик поддался вперед, его плохо остриженные желтые ногти поскребли подлокотники.
- Именно так, - продолжала улыбаться Катарина.
Не спеша, видимо опасаясь, что ее движения могут быть неверно истолкованы, таремка выудила откуда-то из рукава пергамент. Многоликий узнал его - это был тот самый документ, который он лично выкрал у Фиранда. Неужели Катарина не вернула его брату? Должно быть, тот уже успел поднять по этому поводу переполох. Мальчишка мысленно покачал головой, скалясь с досады. Стоило осторожничать с воровством, чтобы все открылось так рано? И чем она только думала? Или, может, нарочно поступила именно так, в надежде показать брату, кто на самом деле хозяин Замка на Пике?
Изувеченный шрамами та-хирец взял у Катарины письмо и передал отцу. Мальчишка очень удивился, когда старик развернул бумаги и занялся чтением. Ему казалось, что в таком-то возрасте глаза уже слепы, хоть бы как ярко они не горели. Однако же старик пират прочитал все и положил пергамент на колени. Какое-то время он молчал, снова и снова перебирал в памяти написанное.
- И ты взаправду думаешь, что сыщешь с помощь этой писульки иголку в стогу сена? - спросил он уже серьезно.
Катарина позволила себе сделать несколько шагов ему на встречу, на что та-хирцы отреагировали мгновенно: как по команде все трое выступили вперед, загораживая родителя спинами. Катарина недоуменно вскинула брови. Старик велел сыновьям идти к китовой матери, и подальше с его глаз. Те не скрывали недовольства таким решением, но убрались. Многоликий провел их взглядом, раздумывая на тем, не скинут ли их с Катариной в пропасть с того моста, на обратом пути.
- Совсем из ума выжили, меня от женщины загораживать, - сетовал старый пират.
- Должно быть, тебе бы стоило ими гордиться, Саламан - дети пекутся о твоей спокойной старости, и хотят, чтобы ты отошел к Одноглазому когда придет черед, а не впереди положенного времени.
- Они пекутся только о том, кому достанется это старое плавучее бревно. Я пообещал Велашу, что когда он меня кликнет, приплыву под полными парусами. Вот они и переживают, как бы я не спалил корабль, когда подыхать буду.
- И ты вправду отдашь корабль огню?
-Я всегда слово свое держал, тем более то, которое Одноглазому давал. Сколько раз его воля меня от погибели спасала - пальцев не хватит, чтоб пересчитать. Мы, та-хирцы, сволочи, но если уж слово даем, так оно нас за глотку держит крепше двойного узла.
Тут он снова прервался, перечел пергамент и вернул его Катарине.
- Я помню, что в ту пору ничего без твоего согласия не делалось, - продолжила Катарина, пряча пергамент обратно.
- Много ты знаешь, Катарина, - фыркнул он, и уголки его губ наполнились мутной слюной. - Если бы все по моей указке только решалось, я бы троих-то детей не настрогал, а уже давно бы в море был. Кроме меня хватает всяких советчиков. А ты знать должна не хуже остальных, что если кому в голову взбредет поохотиться на галеру в море, так ему ни флаг, ни герб не указ.
Она только согласно кивнула. Многоликий, устав стоять, уселся в ее ногах, выбрав свою любимую позу, из которой удобнее всего схватиться на ноги, если будет в том нужда. Пока эти двое будут байки травить, можно пожалеть ноги, а заодно послушать, о каких секретах Катарина собирается расспрашивать та-хирца. Мальчишке дела не было до ее тайн, но послушать россказни старого пирата хотелось, тем более, иного занятия не нашлось.
- Я стар уже, и многое из моей памяти ветра выдули, но человека, о котором в твоей писульке написано, хорошо помню. Может, ты подивишься тому, что я скажу, но у пиратов есть свои принципы. И первый из них - никогда не делать такого, от чего могут пострадать его братья. Одно дело грабить пришлого в море толстосума, и совсем иное - нападать на императорский флот.
- Или галеру Первого лорда-магната, - очень вкрадчиво добавила Катарина, на что старик насупился, будто она ему оплеуху отвесила.
- Полудурков везде хватает; некоторые на императорском золотом троне сидели, и никто не говорил, что все дасирийцы дуралеи. Та-хирцы меж собой расчетов и войн не ведут, Велаш - вот единственный судья всякому нашему поступку. Но и помогать таким тоже никто не станет, сами они в забаве, сами и горести. Если Фиранду вздумается охотой покуражиться, - Саламан выразительно посмотрел на Катарину, - пусть. Зуб за зуб. Но ежели станет других задирать, кто его бороды не трогал - пусть на себя пеняет.
- Ты уж и про бороду знаешь! - Катарина деланно всплеснула руками, и позволила себе отпустить несколько шуток по поводу того, что еще у брата долго, а что коротко, и отчего он так бесится.
Когда они со стариком всласть насмеялись, Катарина осторожно вернула его к тому, ради чего прибыла на Та-Дорто, не забыв прибавить к сказанному раньше, что такая услуга зачтется, и, при случае, она воротит ее равноценной. Многоликий знал, что она блефовала - всем заправлял Фиранд, и он ясно дал это понять, но Катарине, как всякой женщине, хотелось оставить последнее слово за собой. Впрочем, мальчишка так же верил и в то, что таремка слишком тщеславна и хитра, чтобы не вывернуть всякое дерьмо иным боком, с которого оно не смердит, а пахнет незабудками.
- Так от меня-то тебе что надобно? - Та-хирец перестал улыбаться, и его облезлые брови дернули вверх, морщиня над собой дряблую кожу.
- Жив он, тот пират, о котором в письме речь идет?
- Жив. Гадостный человек, смердит жадностью за версту. Про таких у нас говорят, что оно в воде не тонет само, а Велашу, видать, недосуг вонью себе досаждать, вот и не торопится за его потрохами.
- Мне бы с ним парой слов обмолвиться. Знаю, что без твоего, Саламан, слова, мне здесь ни одна собака не поможет, а, чего доброго, еще и жизни лишат, если много и разного буду спрашивать. Я тут перед тобой стою, какая есть, без всякого умысла за пазухой. Помоги - и я не останусь в долгу перед давнишним другом Ластриком.
- Эко ты щебечешь, точно птица райская, - огрызнулся старик. - Больно твой папаша ласков был со мной, когда с ним последний раз виделись, а братец, небось, так и вовсе ни сном, ни духом не знает, отчего флот Ластриков та-хирцы меньше всех потрошат. А тут, вдруг, так сладко заливаешь, даже муторно. - Он покосился на Многоликого, будто проверял - что тот станет делать, если его госпожу зацепить неласковыми словами.
Мальчишка нарочно зажмурился, подставляя лицо теплому утреннему ветру. Но даже с закрытыми глазами он видел обоих так ясно, будто исподтишка подглядывал за ними. Катарина начала переступать с ноги на ногу, ее ноги устали и теперь таремка изо всех сил храбрилась, делая вид, что топтаться ее подстегивает нетерпение, а никак не усталость.
- Что взамен предложишь? - Саламан поднялся.
Стоял он уверенно, даже не пользовался палкой, как это делали другие старики. Он сутулился и грудь его впала, будто кто нарочно вдавил ее, выпучив горбом на спине, но это не мешало та-хирцу идти резво. Он подошел к Катарине, ухватил ее за подбородок и заставил таремку смотреть на него. Многоликий дернулся, вскочил на ноги и уже собирался оглушить старика ребром ладони, но госпожа остановила его.
- Фиранд затеял на вас охоту открыть, - быстро заговорила она. Пальцы старика держали ее за челюсть, и речь Катарины сделалась невнятной. Однако женщина и не выглядела обеспокоенной.
На всякий случай Многоликий отошел всего на пару шагов, не спуская с нее глаз. Плох бы он был, не вступись за свою госпожу, подумал мальчишка, прикидывая, сколько у старика шансов спастись, случись им скрестить клинки. Хотя, что у него есть, этого сушеного осьминога? Гонор - плохая защита против кинжала.
