— Штробить будете?
— Там каких-то полтора метра, не проблема. Вообще, что касается гаража, то в проекте недочетов море. Вот тут, например, ригель ляжет. — Прораб показал на бетонный борт. — И тут же, получается, проходит стояк. Я не знаю, чем они думали, когда проект делали.
Они прошли по краю котлована и остановились возле высокого штабеля из бруса.
— Брус негде было, что ли, сгрузить? — Мужчина оглядел штабель. — Чего так близко сложили?
— Я им уж вставил пистон. — Прораб недовольно посмотрел на рабочих, с грохотом забрасывавших в кузов «КамАЗа» металлический мусор. — Брус утром привезли, меня не было. Сегодня же переложат, я прослежу.
— Гляну, где штробить будете, — сказал мужчина и пошел по борту.
— Да отсюда все видно, не спускайтесь.
Но мужчина уже ловко сходил по прогибающимся сходням.
Мужчина сказал со дна котлована:
— Хочу при гараже мастерскую сделать. Я, Боря, по дереву люблю работать.
Неподалеку, на пригорке, стоял прицеп с бетонными блоками.
Возле правого колеса прицепа широко встали ноги в линялых джинсах, желтые ботинки «Camel Trophy» утвердились на снегу. Возле правого ботинка упала до половины выкуренная сигарета.
Мужчина поддернул брюки на коленях, присел и провел пальцами по бетонной стене с отпечатками опалубки.
На пригорке правый ботинок выбил из-под колеса одну сосновую чурку, потом другую. Сильно подул ветер, прицеп чуть качнулся.
— Вы поднимайтесь, — сказал прораб. — Я чай заварил.
Колеса совершили еле заметное круговое движение, и прицеп начал потихоньку сползать с пригорка.
— Чего тут арматура валяется? — спросил мужчина.
— Завтра крепления под опалубку будут варить, — объяснил прораб.
Прицеп катился, колеса с жующим звуком уминали снег.
— Поднимайтесь, Андрей Алексеевич, — сказал прораб. — Холодно, а вы по бетону в легких ботинках.
На кочках бетонные блоки погромыхивали о стальной пол. Прицеп смял сетку-рабицу, прокатился мимо «гелендвагена» и с гулким ударом врезался в штабель бруса. От мощного толчка трехметровый штабель дрогнул, накренился и с долгим, раскатистым грохотом рухнул на дно. Взвилось облако пыли и опилок, на дне котлована из-под груды бруса высовывались дергавшиеся ноги в полуботинках «Baldinini». Ребра подошв несколько раз проскребли по бетону, и ноги замерли.
— Через неделю мы сидели здесь, и он рассказал, к-к-как сделал, чтоб у Б-б-бравика больной не п-п- помер. — Лобода смял сигарету в пепельнице. — П-п-потом выпили немножко, и он раскололся.
Они еще раз прошли вдоль парапета и вернулись к машине.
— Ладно, Сань, я поеду, — сказал Гаривас. — Давай, пока.
Они пожали друг другу руки.
— П-п-пока, — сказал Лобода и посмотрел на ноги Гариваса. — Шнурок.
— В смысле?
— У т-т-тебя шнурок развязался.
— А… — Гаривас присел, завязал шнурок ботинка «Camel Trophy», выпрямился и пожал Лободе руку. — Давай, Сань, до встречи.
— Теперь объясни нам такую вещь. — Гена поднял на Лободу налитые кровью глаза. — Как так получилось, что ты все помнишь?
Лобода плеснул себе виски, выпил, прожевал кружок салями и сказал:
— Когда Вова устранял очередной, к-к-как он говорил, «этиологический фактор», т-т-то через девять дней мир м-м-менялся. Наблюдать это, скажу я вам, б-б-было страшновато. Записи в д-д-документах т-т- таяли и становились другими. Менялись фотографии, д-д-даты на памятниках, статьи в г-г-газетах, воспоминания людей, информация в к-к-компах. Только в Вовином к-к-компе ничего не менялось.
— Но ты-то ведь не Вовкин комп, — сказал Никон. — Почему же ты все помнишь?
— Д-д-да потому, что мир менялся через д-д-девять дней, а я все это время пролежал в к-к-коме. Во всяком случае, мы с Вовой д-д-других объяснений не п-п-подобрали. Я и п-п-потом тоже сохранял п-п- память об измененной реальности.
— Слушай, Сань… — Гена, забрызгав стол, неловко налил себе виски. — Зачем он паролил файлы? Зачем он вообще их сохранял?
Лобода хмыкнул и снисходительно посмотрел на Гену.
— Гена, д-д-дружок, да он же был один на один со всем этим. Только т-т-такой сильный человек, как Вова, мог не спятить и не обгадиться. Он б-б-боялся, что запутает чужие судьбы, что наворотит что-нибудь опасное для нас и д-д-для всего мироздания. Б-б-боялся, что однажды не вернется из п-п-перемещения, что все начисто забудет, к-к-как все забывали. Он д-д-даже завещание написал и за к-к-квартиру расплатился досрочно. А файлы он сохранял п-п-потому, что… Он не исключал, что п-п-придется отмотать назад к-к- какую-то из ситуаций.
— Только не мою, — сказал Худой. — Меня все устраивает, покупаю, заверните.
— Черт… — Гена одним глотком осушил стакан. — Господи, это же величайшая мечта!.. Это же самая сокровенная мечта! Не философский, мать его, камень… Не деньги и бабы, не власть! И даже не «счастья, всем, даром, и пусть никто не уйдет обиженным»… Нет, не это. А —
Бравик, поджав губы, пристально глядел на солонку. Он глядел на солонку, сопел, потом спросил Худого:
— Сегодня среда, так?
— Среда, — сказал Худой.
Бравик сглотнул и стал загибать пальцы.
— Понедельник, вторник, среда, четверг, пятница… — Он обернулся к Никону. — И ты говоришь, он подмигнул?
— В смысле?
— В том самом смысле… — Бравик вдруг странно усмехнулся и достал портмоне. — Ладно, давайте расходиться. Ничего нового мы уже не услышим и не скажем. Только будем пить да рвать сердце. А у меня завтра две простатэктомии.
За барной стойкой включили «Hard Day’s Night», Никон поднял руку, подзывая официанта. Они расплатились и вереницей пошли к выходу. Проходя мимо стойки, Бравик задел плечом плексигласовый стендик с меню, тот с оглушительным хлопком упал на пол.
— Извините, — сказал Бравик бармену, поднял стендик и поставил на стойку.
На улице моросил дождь, темнело. Они немного постояли у входа. Никон позвонил Кате, сказал, что будет минут через сорок. Наконец попрощались. Худой и Бравик пошли к метро, а Лобода с Никоном — к Пироговке.
В ресторане доиграл «Hard Day’s Night», бармен протер стакан и поправил стендик с меню. Когда лысый толстяк с усталым лицом уронил стендик на пол из полированного гранита, все в зале обернулись на резкий хлопок, и только малый во фланелевой куртке с поднятым капюшоном, сидевший спиной к стойке, не шелохнулся. Поставив правый локоть на край стола, он изумительно ловко крутил сигарету в суховатых пальцах.
«Прямо фокусник», — подумал бармен и включил «Let It Be».
