Самый сведущий человек в ресторане – это метрдотель. Ежедневно он видит десятки людей, он большой психолог и солидного посетителя от обладателя тощего кошелька отделяет так же легко, как торговка семечками шелуху от зерен. Настоящий метрдотель всегда серьезен и в меру говорлив.
Григорий Моисеевич был именно таким. С высоты своего роста, сравнимого разве что с буровой вышкой, он смотрел на людей снисходительно, будто на каждого у него хранилось толстенное досье, и всякий, кто встречался с ним глазами, не выдерживал взгляда его вороватых цыганских глаз. Казалось, его глаза, подобно высокотехнологичному сканеру, считывали с закоулков души любую грешную мыслишку.
Родись Григорий Моисеевич на несколько столетий пораньше, он мог бы запросто украсить собой даже великокняжеский двор. С огромной лопатовидной бородой и усами, свисающими на грудь, он словно сошел с полотна старинного художника.
Григория Моисеевича боялись. И было отчего. В изнаночной жизни ресторана он принимал немалое участие, и каждая проститутка, как благодетелю, отдавала ему небольшой процент от своего нехитрого бизнеса. Он умел уважить любого клиента: богатому предлагал красивых провинциалок, еще год назад штурмовавших подиумы всевозможных конкурсов красоты, человеку с более скромным достатком рекомендовал девиц постарше, а по желанию мог открыть цветной альбомчик, где девушки представали в самых завлекательных видах.
С братками Григорий Моисеевич тоже умел дружить и не однажды предупреждал их о рейдах омоновцев в бронежилетах и с автоматами в руках. Эти ребята любили завалиться в ресторан и, угрожающе потряхивая оружием, невзирая на чины и звания, уложить всех присутствующих на паркетный пол.
Капитану Васильчикову стало известно, что с недавних пор его услуги значительно расширились и, кроме барышень, особо доверенным клиентам он предлагал махонькие пакетики с героином, который в последнее время стал необычайно популярен среди «золотой молодежи».
Ресторан был открыт, и Григорий Моисеевич, словно лев, помещенный в узенькую клетку, неторопливо аршинными шагами мерил широкий холл. Он любил вечер за множество огней, за музыку, за веселые застольные разговоры и дожидался позднего часа с таким же нетерпением, как священник пасхальной проповеди.
– Чего хотели, господа? – спросил Григорий Моисеевич, направляясь к Васильчикову.
Метрдотель двигался быстро и напоминал валун, сорвавшийся с кручи. Первое желание, какое испытал капитан, это теснее прижаться к стене, чтобы громадина не подмяла его своим весом.
– У меня есть к вам пара вопросов, Григорий Моисеевич. – Васильчиков вытащил удостоверение. – Уголовный розыск.
– Ах, вот как! – Прищурившись, метрдотель заглянул в документ. – Таким гостям мы всегда рады, – ответил он, поморщившись, будто слопал зараз полкило лимонов. – У нас ведь такое дело, помогать нужно друг другу. А то, понимаете ли, развелось тут нечисти всякой. Никакой метлой не выгребешь. Вот что я вам, господа, предлагаю: в холле мы с вами не будем разговаривать, давайте пойдем в мою каптерку.
И Григорий Моисеевич, располагающе улыбнувшись, звонко брякнул ключами и важно устремился по коридору. Он напоминал баржу, встречавшиеся на его пути невольно отступали в сторону, словно мелкие суденышки, прибитые к берегу большой волной.
Григорий Моисеевич явно поскромничал, назвав свою комнату каптеркой. Она была обставлена мебелью из красного дерева и совсем не походила на укромный уголок ротного старшины. Здесь же двуспальная кровать с резными спинками в виде парящих ангелочков. В ресторане она пользовалась некоторой известностью – не один десяток путан начинали свою карьеру именно на этом ложе работы итальянских мастеров. Всякий раз Григорий Моисеевич непременно выступал в роли терпеливого и мудрого наставника, причащая каждую из путан собственным семенем. Он был по-солдатски прост и называл ночные проповеди не иначе как «курсом молодой жрицы».
В мини-баре, прижавшись друг к другу фигурными боками, стояли дорогие марочные вина, три бутылки коньяка – судя по наклейкам, метрдотель предпочитал французский.
– Так о чем пойдет речь, господа? – гостеприимно показал на кресла Григорий Моисеевич и, показушно спохватившись, добавил: – Может, желаете винца, водочки?
– Застолье – это всегда надолго, – улыбнулся Васильчиков, проваливаясь в низкое мягкое кресло, – а нам с сержантом хотелось бы побыстрее, – кивнул он на Алексея. – Зададим пару вопросов да разбежимся, я к жене, а он к любовнице.
Толстые пальцы, аккуратно обвившие медную ручку на дверце бара, разогнулись и уже нетерпеливо выбивали рваную дробь на самом краешке стола. Васильчиков едва подавил улыбку – метрдотель и не желал задерживать гостей.
– Я весь внимание. Мой долг – помочь родной милиции, – очень серьезно посмотрел он на Васильчикова.
– Вы знаете эту девушку? – положил капитан на стол фотографию.
Ничто так не выдает характер человека, как его глаза и руки. Но если с глазами у Григория Моисеевича были лады и даже, наоборот, они приобрели равнодушное и сонливое выражение, какое встречается у цыгана, решившего увести племенного жеребца, то руки подкачали – пальцы дрогнули, едва его взор коснулся фотографии. Григорий Моисеевич малость переигрывал – даже у самого незаинтересованного свидетеля не бывает во взгляде такой отстраненности.
– Что-то никак не могу припомнить. – В отчаянии он даже стукнул ладонью себя по колену. – А она бывает у нас?
Олег Васильчиков улыбнулся – этот громила неплохо владел актерскими приемами.
– Думаю, вы ее знаете, посмотрите внимательнее на фотографию.
– С чего вы взяли, что я ее знаю? – После паузы должно следовать недоумение, и Григорий Моисеевич изобразил его вскинутыми бровями. – Ах да! Интерьер… да, это у нас. Столы, стулья, все как есть, – на мясистом лице гамма чувств, среди которых преобладает досада. – Но я ее не встречал!
– Девушка красивая, такие запоминаются. – Васильчиков выглядел почти обиженным.
Григорий Моисеевич перевел взгляд на кровать, это произошло невольно, но от капитана не укрылась искра в глазах метрдотеля.
– Знаете, молодой человек, сколько здесь бывает красивых женщин, – мечтательно протянул Григорий Моисеевич и уже суше, найдя деловую тональность, продолжил: – Разве всех их упомнишь. Скажу вам по секрету, красивые девушки не запоминаются. Как правило. Все они на одно лицо. Чтобы запомнить женщину, в ней должна присутствовать индивидуальность.
В чем-то старый развратник был прав.
Капитан Васильчиков посмотрел на часы.
– Кажется, наш визит начинает затягиваться.
На широком лице метрдотеля впервые за время разговора промелькнуло нечто похожее на улыбку.
– Жаль, что не сумел вам помочь. – Он даже развел руки в стороны и пребольно хлопнул себя по бокам. – А так хотелось бы хоть чем-то облегчить нелегкий труд нашей родной милиции. – Он поднялся и теперь возвышался над сидящими горой, с которой могли скатываться опасные глыбы. – Если я вам понадоблюсь, может, по какому-то другому делу, вы непременно заходите, приятно было с вами познакомиться, молодые люди, – протянул он ладонь величиной с лопату.
– А ты садись, Гриша, чего ты дергаешься. И рано ты нас выпроваживаешь, мы люди служивые, подневольные, когда нужно будет, тогда и собираться начнем. – Тон капитана еще оставался дружелюбным. – Давай поговорим спокойно и эффективно. Тебе нужно куда-нибудь идти, Алексей? – посмотрел он на спутника.
Сержант лениво повел плечом и сдержанно ответил:
– Все свои свидания я перенес на завтра.
Глыба все-таки сорвалась, и слова, словно камни, посыпались на капитана.
– Что вы себе позволяете?! Кто ваш начальник?! – Григорий Моисеевич убрал руку за спину.
– Сядь! – стиснул зубы капитан Васильчиков. В случае необходимости он умел быть жестким. – Я ведь
