— Мне нравится твой свитер. И лицо. И прическа.
— Ну и дурак. Они ужасны. Я выгляжу как уродина. Я специально хотела себя изуродовать, — зло сказала я. — И не смей меня жалеть, Питер Ингем, слышишь? Убирайся от меня!
Питер беспокойно переступил с ноги на ногу.
— Убирайся, олух! — повторила я.
Конечно, после этого он убрался. Зачем я его обидела? Он и правда олух, но вполне компанейский. Я обещала быть ему другом. Вдвоем в углу гораздо уютнее. А все сгрудились вокруг так называемой писательницы.
Кэм показалась мне очень странной. Легкий, беззаботный тон, а внутри вся зажата. Все вертела в руках блокнот и ручку. Я разглядела обкусанные ногти! Ну и дела, большая, взрослая дама грызет ногти, как пугливый ребенок. Не такая уж она и большая, скорее маленькая и худенькая, но суть та же!
У мамы самые красивые руки в мире, ногти длинные, закругленные, покрытые лаком. Мама красит ногти каждый день. Обожаю запах лака, острый ацетоновый привкус, который щекочет ноздри. Однажды Дженни застала меня за тем, что я самозабвенно нюхала лак. Знаете, что она подумала? Что я нюхаю лак, как токсикоманы клей. Вы можете в это поверить? Я не стала ее разубеждать. Не объяснять же ей, что запах лака напоминает мне о маме.
Кэм как-бишь-ее вела себя странно. Она села на старый, скрипучий стул, обвила ножки ногами и стала разговаривать с детьми. Взрослые редко говорят с детьми. Чаще они разглагольствуют перед нами.
Они поучают.
Они долго и скучно расписывают себя.
Они рассказывают о тебе.
Они задают миллион никчемных вопросов.
Они без спросу высказывают свое мнение.
Даже социальные работники не отличаются от прочих. Иногда они делают непроницаемое лицо: мол, «тебе-ни-за-что-не-смутить-меня-деточка». Еще они любят выдавать очевидное за глубокую мысль.
«Кажется, сегодня ты чем-то расстроена и рассержена, Трейси», — изрекают они после того, как я учиню погром в спальне, наброшусь с кулаками на Жюстину, раскричусь и расшумлюсь. Ежу понятно, что я расстроена и рассержена.
Они считают, будто этими словами показывают, что понимают меня. Ничего они не понимают. Это не они приютские. А я.
Я думала, Кэм задаст каждому по паре вопросов и запишет ответы в блокнот, по-деловому и отстраненно. Насколько было видно из угла, она подошла к делу совсем по-иному.
Она слегка улыбалась, все время ерзала на стуле и будто взвешивала каждого из нас взглядом. Дети обступили ее тесным кольцом. Двое малышей попытались вскарабкаться к ней на колени. Они ластятся ко всем, кто к нам приходит. Это не значит, что посетитель им особенно нравится. Им просто не хватает ласки. Они бросились бы в объятия и к свирепой горилле с глазками в кучку.
Большинство посетителей, которые видят детдомовцев впервые, принимают их нежности на свой счет. Они начинают шумно восторгаться малышами и вести себя, как Мэри Поппинс. Но Кэм слегка растерялась и даже поморщилась. Я ее понимаю. У маленького Вэйна не переставая течет из носа, и он любит доверчиво потереться лицом о грудь гостя, размазывая сопли по всей одежде.
Кэм удерживала его на расстоянии вытянутой руки и отвлекла ребенка, едва он примерился к ее футболке. Она сунула ему авторучку, и он начал щелкать стержнем.
Одновременно она покачивала на ноге малышку Бекки, чтобы та не обиделась и не расхныкалась. Бекки пыталась вскарабкаться выше и задрала Кэм штанину, обнажив голую лодыжку. Ну и лодыжка! Вся покрыта тонкими волосками. Мама всегда бреет ноги и носит прозрачные шелковые чулки, чтобы подчеркнуть их красоту. У Кэм на ногах оказались носки, как у школьницы, только с необычным ярким рисунком. Сначала я решила, на них красно-желтые квадраты, а потом подошла ближе и разглядела: это книги. Надо будет завести себе такие носки, когда я стану писательницей.
Кэм — писательница. Старушка Кэм. Кэм — красно-желтый чулок. Дети спросили, что она написала. Оказывается, сначала она писала рассказы, но они не имели успеха, и она стала сочинять любовные романы. Странно, по ней не скажешь, что она грезит о любви.
Адель заулыбалась, любовь-морковь вполне в ее вкусе. Кэм стала вспоминать названия, мальчишки захихикали и стали делать вид, что их вот-вот стошнит. Дженни рассердилась, но Кэм сказала, что ей такие книги самой не нравятся, но что поделать, если людям хочется читать романтическую чушь.
Разговор перешел на книги. Максик сказал, что ему нравятся «Дикие штучки», потому что главного героя там зовут Макс. Кэм читала эту книгу; она скорчила рожицу, как на картинке, и все стали обезьянничать.
А я не стала. Я слишком умная, чтобы попусту кривляться. Сначала мой нос сам собой дернулся, но я сразу вспомнила про грим на лице и поняла, что окончательно выставлю себя на посмешище.
И потом, я раскусила Кэм. Я поняла, чего она добивается. Она нашла способ вытянуть из нас всю подноготную, не задавая нескромных вопросов. Максик без стеснения разъяснил ей, что его отец — настоящая Дикая Штучка. Адель мечтательно говорила о любви. Но я-то знаю, что в жизни не бывает вечной любви, как в книгах. Люди расстаются и перестают любить даже своих детей.
Даже клопик Питер вспомнил, как его бабушка обожала повести Кэтрин Куксон о нелегкой доле бедных девушек. Когда бабушка совсем ослепла, Питер читал ей вслух. От воспоминаний о бабушке у него на глазах навернулись слезы, и Кэм неловко протянула к нему руку. Она не решилась взять его ладонь и только сочувственно похлопала мальчика по запястью.
— Моя бабуля тоже умерла. И мамочка. Теперь они на небесах, с ангелами, — сказала Луиза, подражая детскому лепету.
Вот притворщица! Когда к нам приходят гости, Луиза прикидывается милой крошкой. Будто сама ангелочек. Как же! Эта милая крошка бывает несноснее меня. Ее пытались удочерить трижды, если не четырежды. И каждый раз Луиза возвращалась обратно. Но она клялась мне, что ей это безразлично. Мы уговорились, что не дадим себя удочерить, проживем в приюте до восемнадцати лет, а потом потребуем, чтобы нам купили одну квартиру на двоих. Набитую всякими современными штуковинами. Мы все продумали. Луиза даже начала выбирать для нас мебель, отделку и картины на стены.
Появилась Жюстина и все испортила. Как я ненавижу Жюстину Литтлвуд! Правильно я сломала ее дурацкий будильник. Жаль, я не могу раскромсать ее саму на мелкие кусочки.
Но вернемся к Кэм. Надо отдать ей должное, она не умилилась и не растрогалась, слушая ангельский бред Луизы. Не погладила Луизу по кудрявой головке и не посочувствовала бедняжке. Она спокойно кивнула и спросила, как Луиза представляет себе ангелов.
— Всем известно, мисс. У ангелов большие крылья, длинные белые балахоны и золотые кругляшки на голове, — ответила за нее Жюстина.
— Лучше нарисуй, — предложила Кэм, протягивая ей блокнот и ручку.
— Хорошо, — сказала Жюстина, хотя рисует она не ахти как. И завороженно уставилась на ручку. — Ой, Микки-Маус! Смотри, Луиза, Микки-Маус! Мисс, где продаются такие ручки? Здорово, я просто обожаю Микки. У меня есть будильник с Микки-Маусом, мне его подарил папа, но одна противная девчонка его сломала. Нарочно. — Жюстина обернулась через плечо и послала мне яростный взгляд.
Я оскалилась в ответ, делая вид, что меня это не касается. А при чем тут я? Мое лицо запылало, но это только оттого, что в свитере было очень жарко.
Жюстина нацарапала какие-то каракули, и Кэм кивнула:
— Так обычно рисуют ангелов. — Она обернулась к Луизе: — Ты так представляешь себе маму и бабушку?
— Ну… Примерно так, — сказала Луиза.
— Твоя бабушка стала бы носить такое платье? А нимб, золотой обруч? Он пойдет к ее прическе?
Луиза неуверенно хихикнула, не понимая, к чему клонит Кэм.
— Нарисуй сама, как выглядят на небесах твои мама и бабушка, — предложила Кэм.
Луиза взяла ручку, но художница из нее никудышная, и она все перечеркнула, не успев начать.
— Глупость какая-то, — сдалась она.
Я знала, чего хочет от нас Кэм. Я бы отлично изобразила маму и бабушку Луизы в щегольских
