смог совершить путешествие, описанное в моей книге «На „Железном петухе“». Затем я обнаружил, что в Белуджистане идет война, и нашел другую дорогу — через Афганистан. Решил включить в маршрут Японию и всю Транссибирскую магистраль. Мне было все равно, куда ехать, лишь бы это были государства Азии, которые соглашались дать мне визу и располагали хоть одной железнодорожной веткой. Я заранее предвкушал, как буду ехать под мерный стук колес, с каждой пересадкой попадая в новую страну.
Параллельно я дописывал роман «Черный дом» — вещь сумрачную и серьезную, действие которой происходило в английской деревне, — и мечтал, чтобы в моей следующей книге сияло солнце. Когда я вручал рукопись своему английскому издателю, маршрут поездки был уже выбран. Издатель пригласил меня на ленч. Я пришел. Еще до того, как мы успели приступить к еде, он заговорил о том, что «Черный дом» ему совсем не понравился. — Он испортит вам репутацию — так сформулировал он свою мысль. — А вот ваши путевые очерки я хотел бы выпустить. (Я уже сообщил ему, что подписал договор на путевые очерки со своим американским издательством). — Что ж, если вы издадите роман, я дам вам и путевые очерки, — сказал я. — Хорошо, издам я ваш роман, раз вы мне руки выкручиваете, — сказал он. Это была последняя капля. Я почувствовал, что больше не могу сотрудничать с этим человеком.
Упустив меня из своих лап — в конце концов, дорого ли я ему обходился? — он сделался посмешищем в профессиональных кругах. Но это случилось позже. Когда я думаю о своей первой книге путевых очерков — «Большом железнодорожном базаре» — мне вспоминаются скорее обстоятельства написания, чем ее содержание. Мне страшно не хотелось расставаться с женой и детьми — они остались в Лондоне, я никогда еще не путешествовал со столь конкретной целью, выплаченный мне в счет авторских отчислений аванс, при всей его мизерности, тяготил совесть, а друзья-писатели — тяжелые на подъем англичане — в большинстве своем насмехались над моей затеей. За всеми этими переживаниями мне было недосуг тревожиться о деталях самого путешествия, хотя мое сердце ныло от эмоциональной и физической боли, неотступного предчувствия беды: ощущения, что мне не вернуться живым.
У меня смолоду было чувство — собственно, оно не оставляет меня до сих пор, — что причиной моей кончины станет, так сказать, свидание в Самарре[3]: отправлюсь за тридевять земель, терпя страшные неудобства и влезая в непосильные расходы, чтобы именно там найти свою смерть. Если я предпочту сидеть дома, пировать и выпивать в свое удовольствие в окружении родных и близких, мне ничего не сделается — доживу до ста лет. Но, разумеется, я обязательно попрусь куда-то к черту на кулички, и очень скоро на каком-нибудь заграничном поле появится кусок земли, который по справедливости можно будет считать частицей моего родного города Медфорда, штат Массачусетс. А погибну я, как мне представлялось, по дурацкой оплошности, совсем как монах и мистик Томас Мертон[4], который, двадцать пять лет прожив в тихом монастыре в Кентукки, отправился в путь, посетил, помимо других стран, Сингапур (в то время, пока там жил я сам) и еще через неделю нечаянно лишил себя жизни, дотронувшись до оголенного провода вентилятора в Бангкоке. Такой долгий путь, столько тягот, — и все для того, чтобы щелкнуть сломанным выключателем в каком-то паршивом отеле!
Я покинул Лондон 19 сентября 1973 года, под серым небом, простуженный. Жена помахала мне с перрона. И почти сразу же у меня появилось ощущение, что моя затея — полный идиотизм. Я сам не понимал, во что ввязался. На душе у меня скребли кошки, и, чтобы приободриться и внушить себе, будто я действительно занят делом, я начал вести пространные записи. Каждый день, с самого отъезда до момента возвращения в Англию спустя четыре месяца, я заносил в блокнот все, что видел и слышал. Блокнотов набралась целая стопка. Я записывал разговоры, отличительные черточки людей, мест и поездов, занятные детали и факты, даже мысли о книгах, которые я тем временем читал. Некоторые из этих книг в бумажных обложках: «Изгнанники» Джойса, рассказы Чехова, «Молчание» Сюсаку Эндо и другие — я до сих пор храню. Их форзацы и поля испещрены мелкими, как муравьиные следы, заметками, которые я дополнял, перенося в большие блокноты. Писал я всегда в прошедшем времени.
Эта поездка и запечатлена в «Большом железнодорожном базаре». Способ путешествовать и манера описания стали для меня испытанным методом работы, от которого я не отказался и в других путевых очерках. Некоторых людей я назвал другими именами, оберегая от последствий огласки, но много подлинных сохранил. Форму книги я нащупал далеко не сразу — просто не знал, как строить композицию. В конце концов просто сделал стержнем мое путешествие по железной дороге с пересадками с поезда на поезд. Мне не доводилось читать ничего похожего на книгу, которую я писал. Это одновременно тревожило и обнадеживало. Работа над текстом заняла столько же времени, сколько длилась сама поездка, — четыре месяца.
Это было семнадцать лет назад. Книга до сих пор переиздается и пользуется популярностью. Иногда думают, что это единственная книга, которую я написал за всю свою жизнь (тогда я взрываюсь), или что это лучшее мое произведение (тоже неправда). По-моему, «Старый патагонский экспресс» написан более раскованно, в «Королевстве у моря» больше юмора и глубже знание темы, а в «Железном петухе» я оказался прозорливее. Например, в «Большом железнодорожном базаре» я проезжал через югославский город Ниш. В книге я о нем упомянул, но что это за город такой, выяснить поленился. И вот недавно мне попался путеводитель по Югославии из серии «Блу гид», из которого я почерпнул, что в Нише родился император Константин. Дочитав до фразы: «Хотя Ниш нельзя назвать приятным городом, в нем имеется несколько интересных памятников», я смекнул, отчего не задержался в Нише.
Я рад, что судьба моего «Железнодорожного базара» (озаглавленного по названию улицы в индийском городе Канпур[5]) и остальных моих книг о путешествиях сложилась счастливо. Работая над первой книгой, я еще не сознавал, что каждое путешествие уникально. Моя книга — о моей поездке: не о вашей, не о чьей-то еще. Сопровождай меня всю дорогу спутник, который вел бы свои заметки, его книга получилась бы иной. Собственно, так вообще устроена жизнь. Меня, как и борхесовского Иренео Фунеса, нервирует тот факт, что «собака, увиденная в три четырнадцать (в профиль) почему-то зовется так же, что и собака, увиденная в три пятнадцать (в фас)».
И вот еще чего я тогда не знал: всякое путешествие прочно впаяно в свой исторический момент. Вскоре после того, как я проехал по всем этим странам, там начались перемены. (Похоже, я всегда оказываю такой эффект). Шаха свергли, и путешествовать по Ирану стало довольно опасно. Афганистан сам на себя пошел войной, Индия и Пакистан слегка помирились и восстановили сквозное железнодорожное сообщение, зато Лаос закрыл перед иностранцами границы и выслал из страны королевскую семью. Вьетнам привел железнодорожную сеть в порядок, и теперь из Хошимина (Сайгона) до Ханоя открыто сквозное движение. Многие из поездов, которыми я ехал, упразднены. Самая заметная утрата — «Восточный экспресс». Ныне поезд с таким названием, курсирующий между Лондоном и Венецией, предназначен исключительно для праздных богачей, которые эгоистично воображают, будто путешествия — это комфорт и нега. Их иллюзии невероятно далеки от реальности. Конечно, мой старый «Восточный экспресс» был ужасен, но в его защиту следует сказать, что он возил всех: имущие и неимущие, старики и молодежь добирались в его громыхающих вагонах с Запада на Восток и обратно. Он был недорогой и гостеприимный, и, подобно всем лучшим поездам на свете, представлял собой целый мир на колесах.
Пытаясь впервые описать свои впечатления от путешествия, я действовал вслепую, хотя тщательно это маскировал. Мне говорят, что в своих путевых очерках я часто срываюсь на самоуверенный тон. Но я не вещаю, закатив глаза, а просто борюсь с тоской — так пеший путник насвистывает, шагая. Я знаю, что узурпировал почтенный жанр — дневник «Большого тура», который в прежние времена был обязан совершить всякий английский аристократ, — и перекроил его под себя, под мой нетипичный маршрут и своеобразный характер. О специфике путевых очерков скажу наверняка лишь одно: пишутся они иначе, чем художественная проза. Проза требует полной сосредоточенности и напряженной работы воображения, подвига веры, чуть ли не волшебства. Но путевые очерки, как я обнаружил, пишутся при помощи другого полушария мозга и притом целенаправленно, подобно тому, как совершается путешествие. Для них необходимо здоровье, выносливость и уверенность в себе. Закончив роман, я никогда не знаю, сумею ли написать еще один. Но закончив первую книгу путевых очерков, понял, что смогу возвращаться к этому жанру снова и снова.
Надеюсь, когда-нибудь написанные мной книги о путешествиях займут целую полку. На ней — от стены до стены — выстроятся все страны мира. А пока этот томик избранных фрагментов, взятых из шести моих книг[6], сгодится в качестве сборника рассказов и баек бывалого
