Как же это случилось? Как она пошла на такое? За это убивают.
Сема подошел к телефону и позвонил сестре. Произнес одно слово:
– Как?
– Это ответ на твое предательство, – четко ответила Зюма.
– Не понял…
– Ты впустил в дом эту ложкомойку. Моя жизнь оказалась поругана. Мы несовместимы.
– Странно, – сказал Сема. – Она жена, ты сестра. У вас разные функции.
– Вспомни! – закричала Зюма. – Я не вышла из-за тебя замуж.
– Теперь ты хочешь, чтобы я заплатил за твои жертвы своей жизнью?
– Не хочешь жизнью – плати деньгами.
– Ты уже сделала это за меня, – сказал Сема.
– И правильно сделала. Пусть она любит тебя нищего. А я посмотрю.
– Хорошо, – согласился Сема. – Будем считать, что мы в расчете. Я тебе больше ничего не должен. И ты мне не должна: у меня больше нет сестры. Не звони и не появляйся. Чтобы я тебя не видел и не слышал.
– А у меня нет брата, – подытожила Зюма.
И бросила трубку.
Теперь у нее не было Семы, но были огромные деньги.
Зюма вышла замуж. Ее мужа звали Гарик.
Гарик – человек не бедный. У него был свой крепкий фармацевтический бизнес. Сеть аптек. Так что он женился не из-за денег, а именно по любви. Поговаривали, что они с Зюмой были знакомы с молодых лет, но Гарик имел семью, а Зюма при Семе.
Теперь Гарик развелся и Зюма разошлась с Семой на разные берега. Зюма была еще вполне красива, как говорят англичане: пригодна для любви.
Покатилась собственная жизнь.
Главное правило Зюмы: никаких жертв. Она больше не жертвовала собой, жила только своими интересами. Путешествовала, следила за здоровьем и красотой. Переезжала из дома в дом. Лето – на море. Зима – в горах. Осень – в Подмосковье, в нашем поселке. Ей нравилась золотая осень средней полосы, и тянул родной язык. Она любила русский язык. Все остальные славянские языки казались ей исковерканным русским. Французский и немецкий она освоила на бытовом уровне: как пройти? Сколько стоит? Прекрасно! Ужасно! Да-да, нет-нет… Английский язык – темный лес. И только в русском языке Зюма купалась, как в теплом бархатном море, не хочется вылезать. Могла плыть до бесконечности.
Ей необходима была Россия и русские.
Зюма и Гарик жили в доме, построенном на Семины деньги.
К Гарику приезжали его дети от первого брака. Два мальчика. Зюма пыталась их полюбить, но ничего не вышло. Она могла любить только своих.
Дети Гарика приезжали к отцу в гости и тут же садились обедать и сметали весь холодильник. Зюма не нуждалась, ей было не жалко еды, но она поражалась: сколько можно жрать и пить? Как с голодного края.
По вечерам Зюма выходила гулять с собакой. Я тоже выходила со своей собакой, и наши собаки – ее породистый кобель и моя беспородная сучка – с восторгом устремлялись навстречу друг с другом.
Нам с Зюмой ничего не оставалось, как здороваться и идти рядом.
Соседство ее породистого пса и моей дворняжки наводило на мрачные мысли о мезальянсе Семика с Оксаной.
Надо было о чем-то говорить. Не молчать же.
Я спросила:
– Как ваш брат?
– Не знаю, – хмуро ответила Зюма.
Мы подошли к ее дому.
– Хотите зайти? – спросила Зюма. – Давайте зайдем, только у меня к вам одна просьба: оставьте зависть за дверью.
– Чью зависть? – не поняла я.
– Вашу. Не завидуйте.
– Хорошо, – согласилась я. – Не буду.
Вообще, я на зависть вялая. У меня этот участок в мозгу не развит. Может быть, поэтому у меня хороший цвет лица.
Мы вошли в дом Зюмы. Меня поразил ее кабинет. Карельская береза с бронзой. Красота буквально бросалась в глаза, как живая. Ошеломляла и завораживала.
– Это Луи Каторз, – сказала Зюма. – Их всего четыре экземпляра. Один в Америке у Рудольфа Нуриева, другой у жены Лужкова, третий у меня.
– А четвертый?
– Не знаю. Где-то есть. Его цена – два миллиона евро. Я думаю: может, продать?
– А зачем?
– Деньги.
– А сами вы не хотите жить в красоте?
– После меня все перейдет детям Гарика. А я не хочу. Мне это противно. Я искала, доставала, а они придут и рассядутся в грязных штанах.
– Зачем думать о том, что будет? Надо жить сегодняшним днем, – предложила я.
– Как бабочка-однодневка, – прокомментировала Зюма.
Я подумала: пусть живет как хочет. Не мне же ее учить.
Мы побродили по дому. Мне понравились цветы в кадках. Много зелени. Красиво.
Зюма предложила чай, но Найда выла во дворе. Я не захотела испытывать ее терпение.
– Значит, мы договорились? – спросила Зюма.
– О чем? – забыла я.
– Вы оставите свою зависть за дверью. Знаете, это очень вредно, когда человек завидует.
– Кому вредно?
– Обоим. Зависть разрушает того кто и того кому.
– Понятно. Я не буду завидовать.
– Дайте честное слово.
– Честное слово, я не буду завидовать, потому что нечему.
– До свидания, – попрощалась Зюма.
– До встречи, – попрощалась я. – Всего хорошего.
Я шла домой и тихо злилась. Зюме мало превосходить материально. Ей надо еще и унизить. Унизить другого, чтобы на его фоне возвыситься самой.
Зюма пропала куда-то. Говорили, что она переехала в Америку. Может быть, увезла Гарика подальше от его прожорливых детей. Хотела владеть им одна.
Летом в Лос-Анджелесе жарко. Зюма засобиралась в Россию, но решила подготовиться. Легла в клинику, вырезала вены на ногах и убрала косточки на стопах. Потребовалось две операции, но красота требует жертв.
Среди лета Зюма появилась в поселке и вышла на прогулку. На ней были шорты и туфли на каблуках. Ноги – длинные, стройные, абсолютно молодые.
Я не стала завидовать, поскольку это вредно, решила сделать комплимент. Почему бы и нет? Тем более что я в прошлый раз была невежлива.
– У вас ноги как у породистой кобылы, – похвалила я.
Зюма посмотрела на меня и созналась:
– Я два месяца в больнице лежала, косточки разбивала.
– Зачем? – не поняла я.
– Чтобы туфли можно было надеть.
Оказывается, стройные ноги – плод мучений и терпения, не говоря о деньгах.
