подножку.
— Зря ты его, Гоша, тогда из проруби спас. Пусть бы кормил омулей, — успокоившись, сказал Орлов, припоминая случай, когда Пузанов на Байкале вытащил «артиста» из полыньи.
Тихон, поднимаясь по тропинке, увидел стоящих у поезда монтажников, и у него перехватило дух: «Бросили...» Он подскочил к рабочим, задыхаясь, закричал:
— Бегите, трусы, бегите!
Вернулся к котловану, схватил лом, в диком исступлении бил и бил тяжелым железом по камню, стараясь не смотреть по сторонам. Сердце тоскливо колотилось. Пыль набивалась в пушок на верхней губе, отчетливо вырисовывались юношеские усы.
Пузанов удивленно глядел на его потемневшие карие глаза, на спутанные белесые волосы. «Переплет, дружок!» Но в душе монтажнику было жаль Тихона, такого взъерошенного, рассерженного и наивного, как мальчишка.
— Один останусь, один сделаю, — бормотал бригадир, вкладывая в беспорядочные удары и свое бессилие изменить что-либо и горечь за сбежавших от трудностей товарищей. Мозоли лопались на его узких ладонях, Тихон ощущал что-то липкое между пальцами и в отчаянном остервенении молотил ломом, почти не видя, куда он попадает и что делает.
— Дайте мне, Тихон Пантелеевич, — услышал он расстроенный голос Пузанова. — Вроде пустота бубнит внизу...
Бригадир обернулся, увидел рядом с Гошкой толстощекого Орлова. Как же это понять? Он чувствовал себя опустошенным. Ему было мучительно стыдно признавать себя маловером, неблагодарным паникером...
Мимо побежали зеленые небольшие вагоны пригородного поезда. Из среднего облупленного вагона выглядывал Веселов и махал кепкой.
— Предупреди прораба! — прокричал Пузанов.
Рабочие зло отвернулись от поезда.
К вечеру всем осточертело молотить неподатливый камень. Обследовав котлован, Тихон убедился, что долбить плитняк ломом — бесполезное занятие. По прокаленному солнцем помрачневшему лицу и вялым движениям видна была его смертельная усталость. «Вот тебе, бахвал!» — горько думал он.
— Что будем делать? — спросил бригадир.
— Бери, Гоша, удочки и крой на реку, — посоветовал Орлов. — Душа из тебя вон, а рыбу добудь! Ночевать, очевидно, здесь придется.
Пузанов на скорую руку срезал удилище, прицепил самодельный крючок, припрыгивая, побежал к реке.
Бригадир, грязный, измученный, на четвереньках облазил яму, усердно обстукал углы и бока: везде звенел гранит.
— Только рвать, едят ее мухи! — заключил Орлов.
И в третий раз за день Тихон забрался на столб
с телефоном. На этот раз ему никто не ответил. Телефонистка сказала, что в субботу все работают до двух, а теперь пять. Тихон почувствовал в онемелых руках усталость, боль в ладонях и слабое кружение головы. Мешком ссунулся по шероховатому столбу на землю.
— Старикова просить надо, — громко сказал Орлов. — Мол, так и так. Выручайте. Взорвите...
— Нужны скважины, чтобы на выброс. Придется бурить.
— А буры где? — спросил Орлов и сам же предложил: — А у того же Старикова. Под навесом видел...
Бригадир не поверил, что кто-то после такой работы согласится пройти обратно почти десять километров. Он замешкался. Гремя ведерком, прибежал Пузанов. Отдышавшись, восторженно сказал:
— Ну, и уловчик! Рыбы здесь прорва, хоть руками лови.
На тонком прутике у него бились серебристый хариус величиной с ладонь и колючий зеленоватый окунь с красными плавниками.
Орлов изумился, похвалил Гошку.
— Ушицы-то мне оставьте. Я, пожалуй, пойду, — сказал он, натягивая на потное тело гимнастерку.
Ночлег устроили под крутой скалой, поодаль от пути, за густым сосняком, в ложбинке между двух огромных серых глыб. Пузанов нарезал возле горного ключа высокого сухого пырея, настлал его на мелкие хвойные ветки: получилась мягкая удобная постель. Бригадир, преодолевая слабость в руках, таскал валежник для костра. Размышляя о проступке «артиста», Тихон вслух возмущался. Пузанов сначала было прислушивался к его голосу, но потом, поняв, в чем дело, усмехнулся: «Взрослеет товарищ бригадир!»
Над рекой уже нависали дымчатые сумерки. Из-за сосенок от костра ввысь ввинчивался сизый столбик, запахло смолистой гарью. Гоше вспомнилось детство, такие же теплые вечера в деревне. Он взгрустнул.
— Ты что, — бригадир неожиданно тронул Пуза-нова за плечо, — устал, друг? Камень, он до печенки достанет. С кепривычки-то. Ну, садись, тут помягче. Уху сварганим двухэтажную. Не едал такой, двойной- то? У меня, друг, сестра — мастерица варить уху. И меня научила. Пальцы оближешь.
Гоша все еще находился под впечатлением дум о далеком, ответил невпопад:
— В чем ее варить-то?
— Банку приспособим.
Густые сумерки быстро заполнили узкую долину, скрыли горы, дорогу, глубокий заречный лог. Багрян-цевое пламя рвало темный мрак, образуя на поляне светлый алый круг. В черную высь отвесно взвивались блестки искр.
Пузанов полулежал на подстилке, опираясь на гладкий камень, и наблюдал за неутомимым бригадиром. В душе он был сильно тронут. Что, если бы с ними не было этого неугомонного человека?
А Житнев вытащил из бурлящей воды побелевшего в кипятке хариуса, положил на плащ.
— Есть этаж, Гоша!
Он бросил в котел распотрошенного окуня, ложкой помешал воду, сказал:
— Вот и второй этаж, Гоша. Навар, знаешь, какой получится? Ого! Шутишь, две такие рыбины!.. Айда умываться!
От реки вернулись посвежевшими, повеселевшими.
— А Веселов сейчас шашлык жрет, — вспомнил Пузанов, сплевывая и подкатывая головешки в огонь. — Вот человек сволочной, как раньше не разгадали?
Долго молчали, глядя на костер. Думали об одном и том же.
— Знаешь, бригадир, — вдруг горячо заговорил
Гошка, и глаза его блеснули в свете костра. — Вот, значит, стройка. Уйдем мы. Другие люди прибудут. А мое тут останется навечно. В этом котловане, в этой дороге. И чем больше после человека остается доброго, тем, по-моему, он богаче, крупнее. Это ему для собственной совести нужно, для оправдания жизни...
Пузанов сконфуженно умолк, словно застеснялся своего откровения.
— Тихон Пантелеевич, — шепотом вновь заговорил он, — а если сюда невесту вытребовать? Как вы думаете, приедет?
Житнев тоже шепотом отозвался:
— Какая девушка смотря. Если настоящая — приедет.
— Она настоящая! Люба, из механического. Быстрая такая...
— Тогда требуй! — Тихон тепло усмехнулся, пожал локоть товарища. — Требуй. Приедет.
Оранжевая полутьма окутала монтажников, усталость смежила веки. Костер прогорел, чуть слышно булькала вода в банке. За скалой в отдалении скатился камень, царапая уступы, бултыхнулся в реку. Прислушались. Вновь водворилась густая тишина, только сипела сырая головешка в костре да где-то под скалой хлюпала вода.
Житнев думал о том, как добрался Орлов, застал ли дома подрывника, договорился ли. А перед глазами маячила яма с острыми камнями, в ушах звенели удары кувалды. Глаза сами закрывались, но мысли снова и снова возвращались к котловану.
