Прежде чем вскрыть его, я принял душ — хотел прочитать на свежую голову. Я не спешил, если память мне не изменяет, даже закусил, съел тарелку кефира. А уж потом сел с письмом на диван.
С меня полностью сняты все подозрения, писало налоговое ведомство. Точнее, управляющая, которую я так хорошо знал, та самая, с кем я однажды дискутировал о «Грезах под небом Арктики». Все конфискованное вернут в мой дом. Как только будут улажены некоторые формальности, я смогу сам забрать у судебного исполнителя «Мадонну с кинжалом». Картину Нильса фон Дарделя. Конечно, налоговое ведомство считает, что дела мои находятся в совершенно невообразимом беспорядке, а бухгалтерии фактически вообще нет, однако же им вполне ясно, что общество я никоим образом не обманывал. Возможно, мне порекомендуют препоручить мои финансовые дела сведущему профессионалу, что во многом расширит мои возможности, позволит целиком посвятить себя творческой деятельности. На желтом листочке, скрепкой подколотом к обороту письма, управляющая написала: «Как замечательно, что тебя в конце концов оправдали! А ведь могли бы назначить опеку! Крепко-крепко обнимаю!»
Только мы с Паулой успели прочитать письмо и она спокойно, даже холодновато сказала: «Теперь ты уедешь от меня», как раздался звонок в дверь.
Я открыл. На пороге стоял плешивый господин в темном костюме, с толстой папкой под мышкой. Он представился и попросил разрешения войти.
Ему нужно поговорить с Паулой наедине, сказал он.
— Так не пойдет, — ответил я. — Всеми ее делами занимаюсь я.
Паула кивнула: дескать, так оно и есть.
— В том числе финансовыми? — спросил он.
Возможно, он меня узнал. Вероятно, интересовался искусством. И читал вечерние газеты.
— Да, — сказал я. — Впредь я в ответе за все.
Паула опять кивнула. И даже сказала:
— Его зовут Теодор Марклунд. У меня никого больше нет. Он все взял на себя.
Плешивый оказался адвокатом, Снайпер, то бишь дядя Эрланд, был его клиентом. Он схватил мой протез, долго сжимал его и пристально смотрел мне в глаза.
Наверно, ему следовало прийти раньше, сказал он. Но он никак не мог связаться с Паулой, на письма она не отвечала, телефон не работал.
— Мы его отключили, — сообщил я.
К тому же он всегда предпочитал соблюдать осторожность, адвокат ни в коем случае не должен действовать поспешно и опрометчиво. Однако теперь все формальности улажены, и Паула может вступить в права наследства.
— Какого наследства?
— Наследства господина Нольдебю, Снайпера, дяди Эрланда.
— Нет, — сказала Паула. — Нет.
Да, согласно его завещанию все переходит к ней. Адвокат в жизни не видывал столь трогательного завещания; если мы хотим, он нам его прочтет. Собственно, это нечто много более возвышенное и духовное, чем обыкновенное земное завещание, это — объяснение в любви, Песнь Песней на языке нашего времени.
— Нет, спасибо, — сказал я. — Мы верим тебе на слово.
Он был вынужден сесть, пока перечислял все, что унаследовала Паула. Список занимал целую пачку листов, которую он извлек из своей папки.
Недвижимость. Акции и облигации. Деньги. Певцы и певицы. Два хоккеиста и один футболист. Произведения искусства. Спиритический медиум. Опционы и издательские долговые расписки. Брильянты. Парусная яхта из тех, на каких ходят в шхерах. Золотые слитки. Два автомобиля. Ночной клуб в германском Хайденхайме. Всего я не запомнил.
И АО «Паула мьюзик». То есть она унаследовала саму себя. И даже больше: все права на саму себя.
— Все эти спортсмены и артисты, — сказал я. — Их надо просто отпустить.
— Господи! — воскликнул адвокат. — Кто же тогда о них позаботится?
Тут вмешалась Паула:
— Передай их кому-нибудь другому. Мы не хотим ими распоряжаться. Ведь только разрушим их жизнь. Целиком и полностью.
Чудесно было снова услышать от нее это коротенькое слово — «мы».
— А спиритический медиум, — сказал я. — Какой от него прок?
— Она беседует с умершими, — объяснил адвокат. — Паула имеет двадцать процентов от каждого сеанса. Популярность огромная.
— Продай ее. Мы не станем заниматься жульничеством и обманом.
Пока мы разговаривали, он делал пометки в бумагах.
— Со всеми умершими? — спросила Паула. — С какими хочешь?
— По-моему, да, — ответил адвокат. — Мне не доводилось слышать об исключениях.
Мы с Паулой так и сидели в ночном белье, совершенно сбитые с толку и растерянные. Тем не менее разговор вели как никогда четко и ясно. Я так усердно чесал лысину, что расцарапал ее до крови.
— Паула хочет получить деньги, — сказал я. — Только деньги.
Насчет произведений искусства я даже уточнять не стал. Будь там хоть целый музей — меня это не интересовало.
— Совершенно верно, — сказала Паула. — Только деньги.
Однако с этим адвокат никак не мог примириться. Он, конечно, улыбался нам, дружелюбно или, быть может, снисходительно, но говорил, беспрерывно постукивая костяшками пальцев по своей папке, словно подчеркивал, насколько серьезны его слова. Пауле достался ни больше ни меньше как зародыш маленькой, сподручной финансовой империи. Управляющая компания с достаточным числом филиалов, несомненно, была бы самым достойным и многообещающим решением проблемы. Совокупные финансовые поступления, допустим, можно бы переводить на счет АО «Паула мьюзик». Он дерзнет предсказать, что очень скоро «Паула» будет котироваться на бирже и со временем станет в один ряд с «Кустосом», «Провиденцией» или «Нобелем».
Паула молчала. Но я видел, что щеки у нее дергаются, того гляди, заплачет.
— Я всю жизнь занимался бизнесом, — сказал я. — И знаю, что для Паулы лучше всего.
— Продать дело всей его жизни, — сказал адвокат. — Я искренне рад, что господин Нольдебю этого не узнает. Снайпер.
— Мы тоже скорбим о дяде Эрланде, — сказал я. — И сделаем все, чтобы почтить его память.
Тогда он попробовал уговорить нас хотя бы подождать некоторое время, не предпринимать скоропалительных действий, ведь скорбь и отчаяние плохие советчики.
Но я неколебимо стоял на своем. Стучал протезом по столешнице. В недельный срок зародыш финансовой империи надлежит ликвидировать.
Адвокат сдался, когда я пообещал ему восемь процентов от всей прибыли и от всех продажных сумм.
Он сам составил доверенность, написал ее на обороте рекламы спиритического медиума. Паула подписала.
Перед уходом адвокат спросил о «Мадонне». Он узнал ее. Кивком показал на картину и сказал, что готов помочь и с ее продажей. Заодно.
— Нет, — сказал я, — ею я займусь сам. Ее место на одном из моих собственных предприятий.
Когда мы остались одни, Паула устроилась у меня на коленях. Мне почудилось, будто ей снова два или три годика и нужно погладить ее по головке, и подуть в щечку, и похлопать по спинке; она дрожала и закрывала лицо руками.
— Теперь все будет хорошо, — приговаривал я, — скоро проблем вообще не останется, ни одной, день-другой — и мы будем счастливы как канарейки.
И в конце концов она успокоилась. Подняла голову, утерла пальцами глаза и спросила:
— Откуда ты узнал, что он захочет ровно восемь процентов?
