Сергей с Дашей потихоньку принялись за еду.
— Будем здоровы! — отец Виталий налил себе ещё стакан, наскрёб вилкой со сковороды немного фасоли с тушёнкой, положил это на маленький кусочек хлеба. — Офицер, ты там даме соку сам подливай, ну, и себе, понятно! Хочу выпить за вас, ребята, молодых, красивых! Не знаю, кто вы друг другу, и знать не хочу, чтобы не искушаться и не завидовать, но люди вы светлые, это я своим поповским глазом, хоть и не вполне трезвым, вижу… Чтобы вам было счастье, ребята! Простое такое человеческое счастье, семья, там, детки… У меня с этим не получилось… Ну, пусть у вас будет! За вас!
Он залпом выпил полный стакан водки, сморщился слегка, зажмурил глаза. Потом, понюхав, забросил в рот свой маленький бутербродик с тушёнкой и подцепил вилкой чуток капусты из целлофанового пакета. Пожевал. Лицо его покраснело, щёки налились румянцем.
— Вы не смущайтесь, ребята, я всё понимаю, священника хочется видеть святым, а не скотиной пьяной! Простите нас, попов! Мы ведь из того же мира, из того же общества в Церковь пришли, что и все остальные люди! А мир наш больной, и люди больные, и мы, попы, тоже такие же люди, и такие же больные… Нет, бывают, конечно, и герои среди нашего брата, вот сосед мой, игумен из Покровского храма, тот — да: работяга, подвижник! Такие есть, но их немного, героев всегда немного… Апостолов, вон, вообще всего двенадцать было, а они весь мир перевернули! Всю Римскую империю христианской сделали! Бог им, конечно, помогал… Но Он и сейчас помогает тем, кто старается, кто хочет жить чисто, свято, по любви! А раз вокруг нас и внутри нас такое свинство, грязь такая, мерзость запустения, пророком реченная, значит, не стараемся, значит, не хотим… Значит, жить в дерьме больше устраивает! Вот, как меня… Вы не подумайте, ребята, я не всегда такой скотиной был! Я в семинарию пришёл весь горящий верой, любовью к Богу, желанием послужить ему жертвенно, даже до крови! Я о мученичестве мечтал! Чтобы умереть за Христа, за Него муки претерпеть, кровь пролить, как сонм святых мучеников! И в семинарии, несмотря на то, что там чего я только не насмотрелся: лукавства, фарисейства, интриг, пороков самых пакостных — я всё равно о праведности ревновал! Молился много, несмотря на насмешки наших карьеристов, постился строго, на службы к лаврской братии ходил, мечтал монахом стать, афонским… Не выдержал… На третьем курсе от девок-регентш голову сносить пошло, и всё — монашество моё накрылось медным тазом… Ну и Любаня, попадья моя бывшая, тут ,как из табакерки чёртик, выскочила! Дочь маститого протоиерея, тётка у неё — игуменья известного монастыря! А сама дура-дурой…
Щас! Подожди, добавить надо, — отец Виталий нетвёрдой рукой наполнил вновь свой стакан водкой. Сергей и Даша, оторопев, безмолвно наблюдали всё это как бы со стороны, словно не с ними происходящее, чувствуя лишь, что это надо выдержать, перетерпеть, что за этим отталкивающим, странным поведением священника стоит какая-то огромная трагедия, причём, отнюдь не только его личная.
— Вот! — влив в себя ещё стакан, отец Виталий поковырял вилкой в сковородке, но закусывать ничем не стал, лишь налил себе в тот же стакан немного апельсинового сока и запил им водку. — Так о чём, бишь, я говорил? Ах да! Любаня… Жаль её! Польстилась, дурочка, на призрак шикарной жизни, меня, дурачка, молоденького попика, бросила, не захотела в попадьях на сельских развалинах «молодость гробить», выскочила за бизнесмена кавказской национальности, а тот её бить начал, гулял по бабам, отобрал ребёнка при разводе, чуть не прибил совсем! Она потом ещё два раза замуж выходила, первый раз — за нового русского, но тот в тюрьму сел надолго, за какие-то махинации с банковскими бумагами, потом за украинца-гастарбайтера, богатого достаточно, имевшего в Москве и в области Московской несколько бригад своих земляков-строителей, с ним тоже развелась… А дальше и не знаю, как её жизнь сложилась, перестал следить, только молюсь о ней, несчастной, у престола…
ГЛАВА 21. ПОГОСТИЩЕ, ПРОДОЛЖЕНИЕ
Он задумался, тяжело положив взлохмаченную голову на руки, локтями упёртые в стол. Сергей и Даша безмолвствовали.
— А я всю нерастраченную силу души бросил на приход, развалины свои восстанавливал, воскресные школы для взрослых и для детей устроил, брошюрку даже для начинающих прихожан накрапал, выкладывался весь… Хорошо у нас было на службах! Зимой мороз тридцать градусов, а в храме отопления нет, окна плёнкой для парников затянуты, рука к чаше примерзает, когда причащать идёшь! А люди в храме стоят и молятся! Службы у нас долгие были, всё выслуживал, как положено по уставу, не сокращал! Бывало, на улице потеплеет, уже пятнадцать градусов мороза, а в храме ещё тридцать, стены-то толстенные, промёрзли, как морозильник, холод отдают! Пока исповедовал причастников, люди из храма на улицу в пятнадцатиградусный мороз погреться выходили! И ведь ехали в наш храм! Даже из тех сёл, где свои храмы тёплые, не закрывавшиеся, службы короткие, всё комфортненько! А приезжали к нам мёрзнуть! Всё потому, что Дух был! Дух веры настоящей, дух подвига, дух молитвы! А люди это чувствуют! Ради этого Духа и в храм-то идут, те, кто понимает, конечно… А те, кому в тепле под красивое пение с соседками поболтать охота о том, как попы на их копейки жируют, те к нам не ездили, понятно, им себя верующими чувствовать везде удобно было. Хорошие были времена! Голод, нищета, разруха начала девяностых, деньги в бумажки превратились, попы — в попрошаек с протянутой рукой, бегающих по новым русским: «Подайте на машину кирпича да пару кубов бруса!» А Дух был! И сколько людей тогда к вере приходило, и сколько попов тогда сердцем горели Богу послужить! Потом погасли многие, зажрались… Жрать друг друга начали… Меня вот тоже Мишка, мой однокурсник по семинарии, сожрал. Подожди! Надо выпить за его здоровье!
Отец Виталий снова налил себе водки, чуть расплескав на стол, вытер пролитое рукавом, зажмурился, залпом выпил, посидел, сморщившись, выдохнул.
