между вашими людьми и жителями поселка? Я знаю, что обычно это у вас не принято, но в данном случае вашим шести женщинам очень помогла бы поддержка женщин поселка. Такое чувство вообще очень ценно.
— Да, понимаю, солидарность. Я им объясню.
— Хорошо, но, конечно, ни слова о нас.
— Ладно, — согласился мистер Кримм. — Собственно говоря, я о вас все равно ничего не знаю. Та наша встреча после Потерянного дня — не в счет. Полагаю, вы сейчас не вправе… э…
Бернард покачал головой.
— Извините, во всяком случае не сейчас.
Мистер Кримм выглядел разочарованным.
— Я так и думал. Жаль. Мне редко приходилось сталкиваться с такими интересными службами, как Акушерский отдел военной разведки.
Через несколько минут Бернард встал. Пожимая протянутую руку, мистер Кримм задумчиво на него посмотрел.
— Не будет ли больше пользы, — предложил он, — если я стану работать не в одиночку, а в сотрудничестве, скажем, с мистером и миссис Гейфорд?
— О, — сказал Бернард, — значит, вы догадались? А кто-нибудь еще?
— Вряд ли. Я лишь десять минут назад сообразил, кто бы это мог быть.
— Что ж, думаю, на этом пока и закончим. А теперь езжайте и обязательно встретьтесь с Гейфордами. Чем полнее будет картина, тем лучше.
Мистер Кримм не терял времени даром. В тот же вечер по пути из Лондона он позвонил нам, и вместе с Джанет мы обсудили, каким образом включить Ферму, и особенно шесть тамошних проблем, в круг жизни поселка.
Жизнь в Мидвиче текла довольно гладко, но немного позже одно из подводных течений вырвалось на поверхность и взбудоражило всех.
После заседания комитета, которое сорвалось из-за миссис Либоди, она фактически прекратила участвовать в его работе, впрочем, это и неудивительно. Когда же через несколько дней она появилась снова, казалось, что душевное равновесие к ней вернулось, и она решила забыть о случившемся, как просто о неприятном инциденте.
Но однажды, в начале марта, викарий церкви Святой Марии в Трейне и его жена привезли миссис Либоди домой на своей машине.
— Очень неприятная история, мне очень жаль, — сказал викарий из Трейна, когда обе женщины поднялись наверх, а мистер Либоди позвонил доктору. — Такое несчастье для всех нас.
— Я не вполне понимаю, что, собственно, случилось, — признался мистер Либоди.
— Ее заметила моя жена. Она как раз делала покупки на рынке в Трейне, когда увидела миссис Либоди. Ей стоило немалого труда увести ее, но в конце концов она привела ее к нам, дала чаю и позвонила мне. Мы решили, что лучше всего — сразу же отвезти ее домой.
— Очень вам за это признателен, — сказал Хьюберт Либоди. — Но я все еще не понимаю. Я ведь знаю, что она собиралась в Трейн. И вполне естественно, что она пошла на рынок?
— Да, да, конечно. Суть только в том, что она там делала. Когда моя жена ее заметила, миссис Либоди стояла на перевернутом ящике и говорила — можно сказать, проповедовала. Жена говорит, что вокруг уже собралась небольшая толпа, причем не вполне приличного вида. Тем не менее миссис Либоди упорно отказывалась уходить. К счастью, моя жена умеет уговаривать.
— Это было весьма любезно со стороны вашей жены. Положение создалось затруднительное и неприятное, и мы тем более в долгу перед ней, — сказал преподобный Хьюберт.
— Конечно, она действовала исключительно ради миссис Либоди, — заверил его викарий из Трейна.
После некоторой паузы мистер Либоди, поколебавшись, спросил:
— Вы говорите, она произносила проповедь. Не можете ли вы сказать, на какую… э… тему?
— Ну, видите ли, тема была несколько фантастическая, — уклончиво сказал викарий из Трейна.
— Но, полагаю, я должен это знать. Доктор об этом наверняка спросит.
Его собеседник поколебался, но уступил.
— Насколько я понял, это был призыв к покаянию; вы, наверное, с подобным уже встречались — когда некто объявляет о наступлении Судного дня. По словам миссис Либоди, жители Трейна должны покаяться, и в страхе перед бедствиями, муками и адским пламенем должны молить о прощении. Довольно сектантские призывы, я бы сказал. Как-то, знаете ли, мрачно. И, кроме того, они должны избегать любых контактов с жителями Мидвича, которые уже страдают от Божьего недовольства. Если жители Трейна не одумаются и не встанут на путь истинный, неотвратимая кара настигнет и их.
— О, — еле сдерживаясь, проговорил мистер Либоди. — Она не сказала, в чем выражаются наши страдания?
— Кара Божья, — сказал викарий из Трейна. — Точнее говоря, наказание в виде… э… детей. Это, конечно, вызвало скабрезные шутки и сквернословие… Прискорбное зрелище. Конечно, как только моя жена обратила внимание на… э… состояние миссис Либоди, дело стало понятнее, хотя и не менее угнетающим. Я… а, вот и доктор Уиллерс. — Он с облегчением замолчал.
Неделю спустя, средь бела дня, миссис Либоди заняла позицию на нижней ступеньке памятника жертвам войны и приготовилась к выступлению. По этому случаю она оделась в мешковину, ноги ее были босы, а волосы посыпаны пеплом. К счастью, народу в это время было немного, и миссис Брант отвела ее домой, прежде чем она успела всерьез начать свою проповедь. Уже через час по всему поселку шли пересуды, но сама речь так и осталась непроизнесенной.
Мидвич ничуть не встревожился, и, когда вскоре последовала новость, что доктор Уиллерс рекомендовал миссис Либоди отдохнуть в частной лечебнице, это восприняли скорее с жалостью, чем с удивлением.
Примерно в середине марта Алан и Феррелин впервые после свадьбы приехали в Мидвич. Пока Феррелин, ожидая увольнения Алана из армии, жила в маленьком шотландском городке среди незнакомых людей, Антея не хотела беспокоить ее, рассказывая в письме о положении дел; теперь же сделать это было необходимо.
По мере того, как Антея обрисовывала ситуацию в Мидвиче, выражение лица Алана становилось все более озабоченным. Феррелин же слушала не перебивая, лишь поглядывая время от времени на Алана. Она первой нарушила наступившую тишину.
— Знаете, у меня такое чувство, что все это слишком уж странно. Я хочу сказать, этого не может быть… — Она замолчала, пораженная неожиданной мыслью. — О, какой ужас! Для бедного Алана это просто удар в спину. Это же просто насилие! Это отвратительно! Это может быть основанием для развода? Ты хочешь развестись, дорогой?
Зеллаби, чуть прищурившись, смотрел на дочь.
Алан положил свою руку на руку Феррелин.
— Я думаю, мы можем с этим немного подождать, правда? — сказал он.
— О, — сказала Феррелин, переплетая его пальцы со своими. Она долго смотрела на мужа, затем, перехватив взгляд отца, попросила Антею подробнее рассказать об отношении к происшедшему жителей поселка. Полчаса спустя они вышли, оставив мужчин вдвоем. Алан едва дождался, пока дверь за ними закроется.
— Я бы сказал, сэр, что это удар в лицо.
— Боюсь, что да, — согласился Зеллаби. — Я могу только одно сказать в утешение — рано или поздно шок проходит. Самое болезненное тут — открытая атака на человеческие предубеждения; я имею в виду прежде всего нас, мужчин. Для женщин это, к несчастью, лишь первый барьер. Я с восхищением любуюсь силой их духа, хотя, конечно, в этой истории мало что способно внушить восхищение.
Алан покачал головой.
— Для Феррелин это будет ужасный удар — так же как и для Антеи, — добавил он поспешно. —
