— В самом деле? — удивленно спросил Алан.
— Без всяких исключений. Отделите ребенка от матери — или, если можно так выразиться, удалите мать от него, — и чувство принуждения начнет уменьшаться и постепенно исчезнет. Одним для этого требуется больше времени, другим меньше, но происходит именно так.
— Но я не понимаю… я имею в виду, как это получается?
— Понятия не имею. Но точно знаю: Феррелин нельзя ехать с ребенком. Зато если она решится уехать и оставить его здесь, ничто не сможет ей помешать. Ваша задача — помочь ей решиться.
Алан задумался.
— Нечто вроде ультиматума — она должна выбрать между ребенком и мной? Нелегко, правда?
— Дорогой мой, ребенок уже поставил ультиматум. Если вы не поставите свой, вам останется только капитулировать перед его требованием и тоже переехать жить сюда.
— Это невозможно.
— Хорошо. Феррелин уже несколько недель избегает этой темы, но рано или поздно решать придется. Вы должны помочь ей — во-первых, увидеть этот барьер, и затем — преодолеть.
— Говорить с ней об этом будет не просто, — медленно произнес Алан.
— Конечно, непросто, но ведь ребенок не ваш, — сказал Зеллаби. — Собственно, это и не ее ребенок, иначе я бы с вами так не разговаривал. Феррелин и все остальные — просто жертвы, втянутые в историю против воли. Этот ребенок не имеет абсолютно никакого отношения к вам обоим, кроме того, что в силу каких-то необъяснимых причин она вынуждена кормить и растить его. Он настолько не имеет к вам никакого отношения, что не принадлежит ни к одной из известных рас. Это отмечает даже Уиллерс.
— Ну, — заметил Алан, — я понял, что он просто не может пока определить расу ребенка.
— Это означает, что он опять лукавит. Он пытался — и не сумел. Однако у наших предков, не веривших слепо, как Уиллерс, в научные статьи, было название для подобного явления; они бы назвали такого ребенка «подкидышем». Многое из того, что кажется странным нам, отнюдь не казалось странным нашим предкам; они страдали лишь от религиозного догматизма, которому догматизм научный может еще и дать фору.
Идея о «подкинутых детях» далеко не нова и столь широко распространена, что наверняка есть причины, из-за которых она, возникнув однажды, продолжает существовать. О, да, подобное никогда не происходило в таких масштабах, как у нас, но в данном случае количество не влияет на качество, а лишь подтверждает его. Все наши шестьдесят золотоглазых Детей — незваные гости, подкидыши. Кукушата.
Алан, нахмурившись, сказал:
— Я со многим могу согласиться — все эти странности, принуждения; удивительное сходство друг с другом; и тот факт, что Уиллерс не может определить их расу… Но откуда они взялись? Чем больше я об этом думаю, тем труднее мне ответить на эти «как?» и «почему?».
— Пока мы можем позволить себе этого не касаться, — сказал Зеллаби. — Самое главное не то, как яйцо кукушки попало в гнездо, и не то, почему именно это гнездо она выбрала; настоящая проблема возникнет после того, как вылупится птенец, — что, собственно, он будет делать дальше? А поведение птенца основывается прежде всего на инстинкте самосохранения, инстинкте, который характеризуется главным образом крайней жестокостью.
Алан немного подумал и неуверенно спросил:
— Вы действительно видите здесь прямую аналогию?
— Я в этом совершенно уверен. Смотрите, друг мой. Одиннадцать женщин вынуждены были вновь вернуться в Мидвич, причем отнюдь не по своей воле, и любая попытка снова увести Детей дальше, чем на несколько миль от Мидвича, оказывалась тщетной. А этим Детям всего лишь несколько недель от роду. Вы, несомненно, слышали о миссис Вельт, и о Харримане тоже. Вам это ни о чем не говорит?
Некоторое время оба молчали. Зеллаби сидел, откинувшись на спинку кресла и заложив руки за голову, Алан невидящим взглядом смотрел вдаль.
— Ну хорошо, — сказал он. — Многие надеялись, что с возвращением Детей все станет на свои места. Выясняется, что это не так. Что же, по-вашему, должно произойти?
— Я могу лишь предполагать, да и то… но я определенно не думаю, что что-то приятное, — ответил Зеллаби. — Кукушка выживает потому, что все ее поведение жестко подчинено единственной цели — выжить… Вот почему я надеюсь, что вам удастся увезти Феррелин подальше от Мидвича. Сделайте все, что в ваших силах, чтобы заставить ее забыть этого ребенка, чтобы у нее была нормальная жизнь. Конечно, это будет трудно, но все же не так, как если бы ребенок был ее собственным.
Алан нахмурился и потер лоб.
— Да, трудная задача, — сказал он. — Несмотря на все, она испытывает к нему материнские чувства — почти физическую привязанность и чувство ответственности, знаете ли.
— Естественно. Так и должно быть. Именно поэтому бедная птичка выбивается из сил, пытаясь выкормить жадного кукушонка. Это просто обман, бессердечная эксплуатация природных инстинктов. Эти инстинкты необходимы для продолжения рода, но в данном случае Феррелин просто не имеет права поддаваться на шантаж со стороны своих лучших чувств.
— Если, — медленно сказал Алан, — если бы ребенок Антеи оказался одним из них, что бы вы стали делать?
— Я бы стал делать то же, что советую сделать вам. Я бы увез ее отсюда. Я бы также порвал все наши связи с Мидвичем, продав этот дом, хотя мы оба очень любим его. Может быть, мне все-таки придется это сделать, хотя Антея и не оказалась прямо втянутой в эту историю. Посмотрим, как будут развиваться события. Поживем — увидим. Потенциальные возможности Детей мне неизвестны, и я не хочу строить логических предположений. Поэтому, чем скорее здесь не будет Феррелин, тем лучше я буду себя чувствовать. Я не хотел бы говорить с ней на эту тему сам. Во-первых, вы должны решить все между собой; во-вторых, я, со своими не вполне ясными опасениями, рискую быть просто неправильно понятым. Вы же можете предложить ей позитивную альтернативу. Если возникнут трудности и вам потребуется поддержка, можете полностью рассчитывать на Антею и на меня.
Алан медленно кивнул.
— Надеюсь, не потребуется. Мы оба прекрасно понимаем, что дальше так продолжаться не может. Сейчас вы подтолкнули нас к окончательному решению.
Они продолжали молча сидеть, размышляя каждый о своем. Алан с некоторым облегчением осознал, что наконец-то его неясные подозрения и туманные ощущения сложились в единую картину, и теперь от него требовались только четкие и конкретные действия. Большое впечатление произвела на него и сама беседа — до сего дня он не мог припомнить ни одного разговора с тестем, когда Зеллаби, отвергая одну за другой соблазнительные темы для размышлений, столь четко держался бы своей линии. Более того, рассуждения его были интересны и разнообразны. Алан уже собирался продолжить разговор, как вдруг увидел Антею, которая шла к ним через лужайку.
Антея села в кресло напротив мужа и попросила сигарету. Зеллаби поднес ей спичку.
— Что-нибудь случилось? — спросил он.
— По-моему, да. Мне только что звонила Маргарет Хаксби. Она уехала.
Зеллаби поднял брови.
— Совсем уехала?
— Да. Она звонила из Лондона.
— О, — сказал Зеллаби и задумался.
Алан спросил Антею, кто такая Маргарет Хаксби.
— О, извините. Вы ее, конечно, не знаете. Это одна из девушек мистера Кримма — вернее, она работала у него раньше. Насколько я знаю, одна из самых лучших. Доктор Маргарет Хаксби, Лондон.
— Она тоже из… э… пострадавших? — спросил Алан.
— Да. И одна из самых обиженных, — сказала Антея. — Теперь она приняла решение и уехала, оставив ребенка в Мидвиче.
— Но при чем здесь ты, дорогая? — спросил Зеллаби.
— Она просто решила, что я — самое подходящее лицо для официального заявления. Она сказала, что мистеру Кримму она звонила, но его не оказалось на месте. Она хотела решить вопрос относительно ребенка.
