еще больше артистов. Они все вместе сидели в одной из ниш за столом и шумели.
У мужчины, с которым Вернер повздорил, не было партийного значка. Он подсел к ним за стол и заказал вино. Потом он произнес речь, так как был уже сильно пьян. Он говорил: - Как вы думаете, ребята, как мы поколотим этих поляков. Если они не отступят, мы за три недели сыграем в Варшаве «Песнь немцев».
Он поднял свой бокал и пролил половину вина из него, прежде чем донес его к своим губам. Он сидел рядом с Вернером. Он пролил вино Вернеру на брюки.
- Хватит с тебя! - сказал Вернер сердито. - Иди домой, ты уже набрался!
- Мы сыграем «Песнь немцев» в Варшаве! - горланил пьяный. - Да, - сказал Вернер, - хорошо. Убирайся!
- «Песнь немцев»... , - орал мужчина.
Другие не обращали на него внимания. Но Вернер злобно произнес: - Вы с вашей «Песней немцев»! Один единственный польский канатоходец стоит больше, чем вся ваша сраная «Песнь немцев» и целый Рейхстаг в придачу...
Мужчина ударил первым. Он не попал, но он бросился на Вернера, а тот прижал ему его бокал к лицу. Он ударил его им по рту, чтобы не повредить ему глаза. Мужчина отшатнулся назад и столкнулся со следующим столом. Он схватил оттуда наполовину пустую бутылку шампанского и бросил ее в Вернера. При этом он орал, что нужно схватить государственного изменника. Вернер приблизился к нему и ударил кулаком в живот. Он сделал это не из-за немецкого гимна и не потому, что он все еще думал об Эдварде. Он просто быстро сказал так. Мужчина свалился, и Вернер вытащил его из кафе. Он оставил его там и совершил ошибку, сев снова за тот же стол, за которым он ел.
Они допрашивали его, но ему повезло. Имперская палата культуры назначила ему временный запрет на выступления. Его адвоката вызвали в Гестапо. Когда он вернулся, то посоветовал Вернеру: - У вас есть один шанс. Запишитесь добровольно в армию. Этим вы сможете ускользнуть от всех осложнений. Дело уйдет в песок, а когда война закончится, все будет забыто.
- Война? - спросил Вернер.
- Да. Война, - ответил адвокат, - это вопрос только нескольких дней.
Он записался в парашютисты. Они искали людей. Они сразу взяли его, и он получил еще четырнадцать дней отсрочки, пока он должен был прибыть в часть. На повестке был указан город Штаде. Вернер воспринял все это так безразлично, как будто речь шла о новом турне.
Он долго не был у Франциски, и чувство говорило ему, что он переоценил верность этой девушки. Когда он был у нее в последний раз, она была девочкой, которая любила его. Только его. Когда он снова пришел к ней теперь, он нашел женщину. Она казалась ему чуждой, но он ничего не сказал. Он взял женщину, и он почувствовал, как последняя струна в его сердце, которую он так хотел сохранить, лопнула. Ему было больно, и он думал: так же как ты лежишь у нее теперь, у нее лежали и другие. Так же как ты целуешь ее, ее целовали другие. Он думал, что чувствует запах других, что дышит их помадой. Для него это никогда ничего не значило, ни у кого другого. Только у Франциски. Он понимал, что он любил эту девушку.
- Что ты сделаешь с машиной? - спросила девушка. - Продам, - ответил он односложно.
Они снова скользнули друг к другу. Была душная августовская ночь.
- Ты вовсе не устаешь..., - произнес он.
Она тихо засмеялась. Потом прошептала: - Тебя долго не было у меня.
Он сглотнул, но ничего не сказал. Через некоторое время он сказал: - Это чушь, если мужчина требует от женщины, чтобы она оставалась ему верной. Это чепуха...
Она снова засмеялась. У нее был благозвучный, глубокий голос. - Не нужно требовать этого, - произнесла она, - ни как мужчина, ни как женщина. Жизнь очень коротка. Каждый день на счету. Никто не знает, что будет завтра. Вообще, не стоит так много думать. Это лишает удовольствия...
Ты мог бы лечь с любой шлюхой, думал он, и это никак бы не отличалось. Ты мог бы остаться в Гамбурге или в Берлине. Ты мог бы думать об этом. Девушка - это девушка. Они все одинаковы. Зовут ли их мадам Дорис или Мейшье или Франциска. Можно мечтать, что они отличаются, но они не отличаются. Самое большее – только внешне. Во всем остальном все одинаковы. И мы сами тоже такие. Эта жизнь куча дерьма, а мы - личинки, которые по ней ползают. Это внушает отвращение. Но это нельзя изменить. Мечты молодости закончились. Больше нет девочки с огненными волосами. Принцесса цветов с огненными волосами. Проститутка с эластичными членами. С духами подмышками. Франциска встала с кровати и открыла окно. Ночной воздух ворвался внутрь, и он увидел силуэт ее тела перед бледным звездным небом. Она склонилась над ним, нагишом, как она была, и он вспомнил, как она раньше натягивала на себя одеяло, когда она только поднималась.
- Завтра я уеду, - сказал он задумчиво. Она присела к нему на край кровати. Он не видел ее наготы. Она больше не касалась его.
- Я буду писать тебе, - обещала она, - и я буду тебя ждать. Когда война пройдет, ты снова будешь работать, и тогда мы купим новую машину. Ты тогда женишься на мне?
Принцесса цветов, думал он. Принцесса цветов с огненными волосами. Шлюха с красными прядями. Он чувствовал, что его тело спит и осталось без напряжения. Как будто ему рассекли все сухожилия.
- Ложись ко мне..., - сказал он. - Мы хотим спать. – Когда ты вернешься, мы поженимся? – настаивала девушка.
- Вернешься... – он взглянул на ее острые груди и тонкую линию шеи.
- Я не вернусь, - сказал он, - я знаю, что я не вернусь. Я еду на на гастроли, а на войну. Иди сюда, ложись ко мне. Это в последний раз. Последний час, когда мы вместе. Последняя любовь и последняя молитва на ночь. Он двинулся в сторону, и она легла рядом с ним. Она была тихой. Он нюхал аромат ее волос и слушал ее дыхание. Ее члены были горячи. Он чувствовал все это в глубокой печали, которой до сих пор не знал. Он не чувствовал гнева на нее. Он даже не мог бы точно сказать самому себе, было ли это действительно разочарованием.
- Ты должна будешь искать себе других, - сказал он жестоко. - Другие тоже могут быть нежными. У других тоже есть машины и деньги. Я не вернусь, я это знаю. Я не вернусь, моя маленькая молитва на ночь, рыжая...
Он насухо вытер тело с наполовину чистым полотенцем. Потом он снова надел форму, которую почистил раньше. Он вынес воду для умывания наружу и с шумом вылил ее во двор. Комната была полна солдат. Некоторые из них спали на соломе на полу. Другие сидели вокруг лампы и играли в карты.
- Двадцать! – сказал один. Он подмигнул Цадо, как будто хотел заверить того, что он выиграет эту игру в любом случае. Оружие висело на гвоздях, вбитых в стены. Помещение была прокуренным. Цадо присел за сколоченным из березовых стволов столом и за четверть часа написал рапорт о смерти двух полевых жандармов. Потом он вытащил из своего снаряжения еще одну коробку шоколада и несколько сигарет. Он нашел упаковку галет и тоже взял ее с собой. Когда он взглянул на часы, то поднял брови; ему нужно было поторопиться. Он перебежал улицу и отдал рапорт, который написал.
Альф принимал его, не задавая никаких вопросов. Он только сказал: - Все в порядке, Цадо. Идите и отсыпайтесь.
Цадо надел пятнистую камуфляжную куртку. Он застегнул над ней портупею с пистолетом и покинул свою квартиру.
Потом он прошел вдоль деревенской улицы, мимо бронетранспортера, к одинокому хутору. На фронте было тихо. Только весьма редко слышна была стрельба малокалиберных пушек. На горизонте мерцали белые огни. Они запускают сигнальные ракеты, думал Цадо, они нервничают. Они подстерегают друг друга.
Женщина
В комнате было странно тихо. Слова падали в пространстве тягуче, как бы медля. Похоже, как будто они состояли из густой массы, с трудом спадающей с губ. Не было ничего живого, только глаза трех
