беспокойно дышит, с закрытыми глазами.
- До тех пор пока они не разбили ему все и не забрали его, я работала у него, - сказала она, - вплоть до последней минуты я была с ним. Он был единственным человеком, кто был добр ко мне.
Офицер прикусил губу. Он тихо произнес, чтобы не беспокоить раненого: - Вплоть до последней минуты. А потом ты взяла его украшения и деньги и ушла. Мы все знаем.
- Нет, - сказала она. - Вы не все знаете.
Но он прикрикнул на нее зло: - Молчать! Я не встречал еще немца, который хотел бы нести ответственность за то, что немцы натворили!
Раненый пробормотал несколько неясных русских слов.
- Дайте ему воды! - приказал офицер.
Он оставил часового у раненого, так как они сами не могли отвезти его, и машины санчасти еще не было в деревне. Часовой присел рядом с кроватью и держал в руках пистолет-пулемет в полной готовности к стрельбе. Он следил за Анной, и когда она давала страдающему от жара раненому воду, то должна была сначала сама попробовать ее.
Самолеты появились за два часа до того, как немцы снова атаковали деревню. Они ревели над полями и стреляли во все, что двигалось. Вдали рычали несколько танковых моторов. Они были немецкими.
Анна так никогда и не узнала, забыли ли просто русские своего раненого, или у них не было возможности забрать его. Часовой сделал угрожающий жест и убежал в деревню. Она предполагала, что он хотел привести сюда машину, чтобы увезти раненого. Но убежал он недалеко, потому что самолеты кружились над улицей, и на полдороге между хутором Анны и деревней одна из пестрых машин спустилась ниже, и часовой остался лежать у обочины. В это время первые снаряды танковых пушек уже выли над хутором и разрывались в деревне. Несколько часов бушевал бой, но немецкая часть было сильнее советской, которая захватила деревню, и следующий патруль, который прибыл во двор Анны, был немецким. Анна вышла им навстречу во двор. Они таращили глаза на нее как на привидение, а потом они спросили о русских. Анна покачала головой. Она не решалась посмотреть начальнику патруля в глаза, но тот понял это совсем иначе и отказался осмотреть дом. Он только сочувственно сказал Анне: - Бедная женщина, вы наверняка много страдали. Если вам понадобится помощь, приходите в деревню. Мы посмотрим, что мы можем сделать.
Она не обратила внимания на то, что оставила открытой дверь в комнату, в которой лежал раненый. Когда патруль исчез, и она вернулась к русскому, тот лежал с открытыми глазами и тихо спросил: - Почему вы сделали это? Знаете ли вы, что это значит для вас?
- Вы хотите воды? – спросила она. – У меня есть фрукты в подвале и вишневый сок. Хотите?
- Вас расстреляют.
- Ваша рана еще сильно болит? – спросила она.
- Люди в деревне донесут на вас...
- Кроме меня никого нет в этой деревне, - сказала она упрямо. - Ложитесь. Вы не должны так перенапрягаться.
Он взглянул на нее на одно мгновение, потом потребовал: - Дайте мне мою форму. Где вы оставили мою форму?
Она указала на шкаф. - Не каждый должен сразу видеть, кто здесь лежит.
Она принесла ему его одежду, и он вытянул пистолет из кармана и спрятал под подушкой.
- Когда ваши вернутся? – спросила она спустя некоторое время. - Как долго это будет продолжаться?
- Я не знаю.
- Вы так хорошо говорите по-немецки. Можно было бы принять вас за немца.
- Я когда-то был учителем этого языка, - медленно произнес он, - тогда еще не было никакой войны. Я у нас дома учил этому языку молодых, любознательных людей, чтобы они могли читать Маркса и Энгельса в оригинале.
Она посмотрела на него. Она видела, что на его лбу были капли пота.
- Кто такие Маркс и Энгельс? - спросила она.
Он ответил после долгого молчания. – Это были немцы, - произнес он, - раньше я думал, что вы, по крайней мере, слышали их имена.
- Нет, - покачала она головой, - я их не знаю. Не хотите ли поесть? Вам нужно набираться сил.
- У меня в кармане горсть подсолнечных семечек, - сказал он. – Вы могли бы дать их мне. Мы, русские, любим эти семечки.
Она дала их ему, но он был слишком слаб, чтобы щелкать семечки. Они падали ему из руки, и когда она увидела это, она щелкала семечки пальцами и засовывала их ему очищенными между губами.
Было темно, и электричества не была. Но она и без того не включила бы свет. Она впихнула ему несколько фруктов и вишневый сок, разбавленный водой. Однажды она спросила его: - Мне и теперь нужно пить воду перед тем, как дать ее вам?
Он не отвечал. Он смотрел на нее, хотя он не мог точно разглядеть ее лицо в темноте.
Снаружи стало тише. Вдали можно было слышать гром орудий. Это могли быть танки. Время от времени на небе вспыхивало, если был больший взрыв. В комнате было тихо.
- Где вы будете спать? - внезапно спросил он. – Это же ваша двуспальная кровать...'
- Да, это моя двуспальная кровать, - сказала она, - и если я устану, то лягу немного там на другую сторону, рядом с вами, чтобы слышать, если вам что-то понадобится.
- Тогда, в тот вечер, - тихо говорила Анна Биндигу, - я хотела сказать тебе. Но тогда я, все же, не сказала. Я не знаю почему. Я знала, что ты поймешь, почему я приняла его и не предала. Но я все равно не сказала...
Они слышали, как он наверху в его каморке ходит туда-сюда. Биндиг немного приподнялся. Он был слаб. Жар отступил, и его члены прекратили дрожать в лихорадке. Он хотел есть, но ничего не говорил, потому что не хотел, чтобы она встала и принесла ему что-то из еды. Он хотел, чтобы она каждую секунду оставалась рядом с ним.
Цадо принес ему сигареты и шоколад. Он пытался зажечь сигарету, и это тоже удалось ему. Вспыхнувшая спичка на секунды осветила лицо. Оно было бледным, и вокруг глаз лежали темные тени. Но маленькая спичка горела только немного секунд. Когда снова стало темно, Анна сказала: - Ты должен спать. Сон полезен. Спать так долго, до тех пор пока все не кончится. Температура и слабость и вся война, вообще...
Они не послали его в военный госпиталь. Кто в те дни попадал в военный госпиталь, тот больше не возвращался в его старое подразделение. Стоило ему выздороветь, как его направляли куда-то, где как раз не хватало нескольких людей. Больше не было никакого порядка, одна лишь спешка. Тимм рассчитал просто. Если Биндиг попадет в лазарет, он будет потерян для своей роты. Если же у него здесь в Хазельгартене будет несколько дней спокойствия, то все-таки было возможно, что он оклемается и без помощи врача, а если нет, тогда его все еще можно было отправить в госпиталь, но тогда потеря для роты была бы не больше, чем если бы его направили туда сразу.
Биндиг выздоравливал быстро. Его тело было натренировано на твердость. Не прошло и три дня, как самое худшее для Биндига было уже позади. Он с наслаждением курил, и он знал, что справился. Но он не знал, что теперь должно произойти. Мысли измучили его мозг. Он никому не мог сказать, что произошло, даже Цадо. У него была только Анна и больше ничего.
- Я боялась, - тихо сказала женщина. Она тихо лежала рядом с ним в темноте, тяжелая чернота которой немного смягчалась только светлым мерцанием, которое вызывал снег перед окнами.
- Боялась, - повторил он машинально.
- Да. Боялась за себя и боялась, что они найдут Георгия.
- Его зовут Георгий?
- Георгий Варасин.
Он выпустил сигаретный дым в темноту. Потом он повернул голову и посмотрел на нее. Сверху над ними все еще звучали шаги русского.
- Если бы они узнали, они бы поставили к стенке и его и тебя.
