Отклонение от нормы

– Да! – спокойно и просто ответила селандка, – все они мертвы. Пластиковые нити стягиваются, когда высыхают. Те, кто начинает сопротивляться и бороться с ними, скоро выбиваются из сил, теряют сознание… А потом умирают… Но они не испытывают при этом таких страданий, как от ваших кинжалов и стрел.

Розалинду пробрала дрожь. Да и меня тоже. Во всем, что я услышал, было какое-то холодное спокойствие… Смерть, царившая вокруг, была какой-то особенно жуткой… Смерть, не как неизбежный исход сражения или случайность в драке, а… что-то совсем другое. Но больше всего поражало спокойствие селандки. Она не испытывала ни сожаления, ни участия, ее вообще это не трогало: разве только легкое отвращение к не очень-то приятному, но, увы, необходимому действию. Ну, как если бы она морила тараканов… Она моментально уловила наше удивление и с досадой тряхнула головой.

– Убивать всегда неприятно, – сказала она, – неприятно лишать жизни любое живое существо. Но нелепо притворяться, что можно без этого обойтись. Вы ведь едите мясо. Там, где растут овощи, не должны расти цветы – их приходится выпалывать. Целые поколения микробов должны погибать, чтобы мы с вами могли жить. Так устроен мир, с этим ничего не поделаешь. Так же, как мы боремся с микробами, которые мешают нам жить, наш род должен бороться за свое существование с тем родом, который хочет нас уничтожить. А иначе мы бы погибли. Дикари из Джунглей были обречены – для них уже не было будущего. Но и те, кто их обрек на это, тоже были обречены – это лишь вопрос времени. Раньше, давно, они были хозяевами жизни… Древние… Вы о них слышали. А вы слышали когда- нибудь об огромных ящерах? Пришло время, и они были вынуждены уступить место другим видам. Когда- нибудь и нам придется уступить место чему-то новому. И наверно, мы будем бороться с этим новым, так же, как сейчас с нами борются эти «останки» Древнего мира. Но этим сопротивлением мы только заставим их сильнее проявить себя, и когда им это удастся, мы исчезнем точно так же, как сейчас исчезают те, кто лежит на поляне внизу. Они привержены своему виду и не могут вынести нашего существования. Мы привержены нашему и не можем позволить уничтожить себя. Вы еще краем сознания воспринимаете их как своих, как таких же, как и вы, поэтому вам сейчас больно. И поэтому же у них есть огромное преимущество перед вами: им не больно. Они уже почувствовали всю силу опасности, таящейся в вас, почувствовали смертельную угрозу своему виду, своей природе. И они хорошо понимают: чтобы выжить, нужно оградить себя не только от тех, кто «хуже», но и от тех, кто «лучше» их. Я уже говорила вам: главное свойство жизни – смена. Смена и есть эволюция, и мы лишь ступень этой эволюции. Стабильность, по их определению НОРМА, – враг эволюции, а значит, враг и самой жизни, значит, и наш враг тоже. Если вам все еще больно, если вы в глубине души еще считаете их своими, вспомните, что некоторые из них, может, ваши кровные родичи, сделали в своей жизни? Я еще мало знаю о вашем прошлом, но это везде происходит почти одинаково – по одним и тем же законам. И заодно вспомните, что они сделали бы с вами, попадись вы им в руки…

Меня, как и прежде, раздражал ее снисходительный, лекторский тон, но то, что она говорила, дошло до меня… У меня еще не было такого чувства превосходства… Я еще не ощущал себя представителем другого вида (не уверен, что даже сейчас я так себя ощущаю), для меня мы все по-прежнему были всего лишь отклонением от НОРМЫ, несчастной ошибкой природы, но…

Я взглянул на Петру. Ей, как видно, порядком наскучил этот монолог, и она давно уже не слушала селандку, а только внимательно и немножко недоверчиво разглядывала ее… Всплывшие в моей памяти картины заслонили то, что было сейчас у меня перед глазами…

…Лицо тети Харриет под водой с шевелящимися от течения волосами; неясный силуэт Анны – тело, безжизненно свисающее с перекладины; Салли в шоке от того, что на ее глазах сделали с Кэтрин; Софи, превратившаяся в дикарку и валяющаяся в пыли со стрелой в горле…

Такой же могла быть и судьба Петры…

Я присел рядом с ней, обнял ее и прижал к себе.

Все время, пока селандка читала нам «лекцию», Мишель напряженно, с какой-то дикой тоской вглядывался в машину, стоявшую посередине поляны. Минуты две он не отрывал от нее глаз, потом вздохнул и отвернулся.

– Петра, – сказал он, – ты можешь еще раз дотянуться отсюда до Рэйчел? Это мне… очень нужно!

Петра выдала свой обычный оглушающий всплеск и вскоре кивнула.

– Да, она тут. Она хочет знать, что здесь происходит.

– Прежде всего, скажи ей, что мы все живы и с нами все в порядке.

– Она поняла, – сказала Петра.

– Теперь скажи… вот что… Ей нужно потерпеть… дня два-три, пока я не доберусь до дому и… не увезу ее. Можешь передать ей это?

Петра мысленно повторила все, что сказал Мишель (в головах у нас при этом словно били молоты), и принялась ждать ответа.

– Да ну ее, – вдруг сказала она, нахмурившись. – Она опять плачет!… Здорово же любит поплакать эта ваша Рэйчел!… И совсем непонятно почему… Ведь там, ну, сзади… за мыслями она совсем не кажется несчастной. Наоборот, она очень рада…

Мы все смотрели на Мишеля, не решаясь заговорить.

– Что ж, – сказал он наконец, – вы двое объявлены вне закона, никто из вас не может пойти за ней.

– Но Мишель… – начала было Розалинда. Но он перебил ее.

– Она там одна, – сказал он. – Тут не о чем и говорить. Разве ты оставила бы там Дэвида? Или Дэвид тебя?

На это ему никто ничего не ответил. Да и что можно было на это ответить?

– Ты… сказал, что заберешь ее? – спросила Розалинда.

– Другого выхода нет, – задумчиво произнес он. – Остаться там? Чтобы рано или поздно нас… или наших детей… обнаружили и… Нет! – решительно отмел он это. – Это невозможно. Сбежать в Джунгли? – он с отвращением огляделся вокруг. – Это тоже не выход. Значит, остается одно: Рэйчел должна быть с нами всеми… И если машина не может забрать ее, кто-то должен сделать это.

Селандка вся подалась вперед и напряженно смотрела на Мишеля… В глазах ее вспыхнуло восхищение. Но она тут же как-то угасла и медленно, с сожалением покачала головой.

– Это очень… очень далеко. Вам придется идти по страшной земле… Нет, это нереально, – сказала она.

– Я знаю, что далеко, – ответил Мишель. – Но, в конце концов, земля круглая, и наверняка есть другой путь.

– Даже если и есть, он тоже будет нелегок… И опасен, – предупредила селандка.

– Не опаснее, чем оставаться в Вакнуке, – пожал плечами Мишель. – Да и как мы можем остаться, зная, что на свете есть другое… Зная, что нам есть куда идти?! Если бы то, что с нами произошло, было случайностью… Если бы мы были простым отклонением от НОРМЫ… Но теперь! Есть ведь разница между обычным стремлением спасти свою шкуру и жизнью для чего-то, во имя чего-то!

Минуты две селандка молчала, потом подняла на него свои огромные, прекрасные глаза.

– Когда вы дойдете до нас, – сказала она, – вы можете быть уверены: для вас у нас найдется место, и принадлежать оно вам будет по праву.

Дверца захлопнулась за нами с глухим щелчком. Машина вздрогнула, по всей поляне промчался вихрь, поднимая пыль и раскачивая деревья. Через окошки мы видели, что Мишель с трудом устоял на месте. Даже громадные уродливые деревья на опушке леса начали качаться и гнуться.

Пол под нами задрожал, и земля начала удаляться – мы быстро поднимались в темнеющее вечернее небо. Подъем вскоре закончился, и мы устремились вперед, на юго-запад.

Петра пришла в дикое возбуждение: мы сразу это почувствовали.

– Как здорово! – воскликнула она. – Я все вижу вокруг! Далеко-далеко! На много-много миль!… Мишель! Ты такой смешной и маленький!…

Одинокая крохотная фигурка на поляне помахала нам рукой.