рисунках, от этого все становится чуть четче, и это опять не снегирь. Примерно в таком духе и было всю зиму — безвременье, белый тюль падающего снега, иней на ветках, кто-то быстро пересекает парк под окнами, воробей сидит на карнизе, из оконных щелей насвистывает сквозняк и ни одного снегиря.
Уже март, зима застыла и никак не желает удаляться. Сегодня у меня суетной день — перед выходом надо сделать два звонка, потом нестись в разные концы города, время рассчитано по минутам. На том конце никто не берет трубку. Я стою у окна и злюсь: «Ну, давай, подходи, а то сорвешь все мои планы…» И вдруг… прямо на тонкой ветке липы, чуть наискосок от кухонного окна, недалеко от черепичной крыши особнячка-офиса долбит клювиком заиндевелую кору какая-то мелкая птица, кажется, у нее красная грудка. Я бросаю телефонную трубку с уже ответившим «алло». Бегу в комнату, ищу в шкафу театральный бинокль. В итоге хватаю фотоаппарат, рассматриваю птицу через объектив. Да, это снегирь. С красным теплым пухом на грудке. А немного дальше, на ясене, в мерзлой ржавой листве — еще один. Морозный ветер перебирает красные перышки на грудке. Снегирь, настоящий снегирь — красная ягодка колючей, инистой зимы. Я в таком восторге, впервые за эту зиму напеваю и от души улыбаюсь, мне так легко, так хорошо, ведь сегодня, наконец, случилось то, из-за чего я всю зиму мерзла у окна. И ведь была уверена, что увижу, дождусь снегирей.
Даже забыла, что я должна была делать сегодня, и важно ли это?
Мы не виделись давненько. И вот нечаянно встретились в метро. Вопрос, ответ. Характерная пудра разговоров знакомых, встретившихся в метро. Бессмысленный и бессодержательный набор любезностей.
— Что ты думаешь о птицах?
Он не удивился моему вопросу. А был, кажется, даже рад.
— В Глазове, где, как ты знаешь, живет моя бабушка, где я начинал учиться на филфаке, я работал в местной городской газетке и на телевидении. Девушки, которых было аж тридцать в моей группе, подарили мне на Новый год снегиря. Красненькая грудка, сам серый, бодрый, по клетке бойко прыгал. Я принес его домой. У меня было в тот день интервью в прямом эфире с местной ведьмой. Был теплый зимний день, оставлю, думаю, снегиря на балконе. Тепло, солнце светит, грядет оттепель перед рождественским морозцем. Оставил его на балконе, сам на бегу вопросы ведьме сочинял. Околдовала, проговорили мы с ней в два раза больше, чем положено, вот меня потом телевизионное начальство ругало. Она, ведьма эта, оказалась красивой, волосы гнедые пушистые, глаза рысьи, две книги по магии написала, рекламу незапланированную, запрещенную в прямой эфир дали. Ух.
Прихожу около полуночи домой, спать валюсь, едва раздеться себя заставил. Утром хвать на балкон — после ночного мороза на полу клетки трупик снегиря. А тут звонок с телевидения. Я им рассказываю, как из-за ведьмы снегирь замерз на балконе. А они — неси его к нам, мы о нем репортаж сделаем посмертно. Я птицу в платок завернул, на телевидение отнес. Он там в холодильнике у них лежал, ждал своей очереди на репортаж. Потом одна девица перепугалась. Полезла в морозилку за мороженым к рождеству… А почему ты спросила о птицах?
— Просто так, интересно.
— Может быть, как-нибудь встретимся, еще о птицах поговорим, я еще что-нибудь вспомню: о совенке, которого мои родители подобрали в лесу, принесли домой и сфотографировали, про дятла, который у бабушки в дупле антоновки жил. Может быть, встретимся…
— Может быть, ты звони…
ЛАСТОЧКИ
…и он прошептал: «Ласточка моя».
Это должно было прозвучать очень нежно, а получилось слегка зловеще. И масс-культурно. Вдруг, мимо проплыли миллионы пар в самых разнообразных ситуациях, в тот момент, когда он называет ее ласточкой своей. И я оттолкнула его.
Нет, вру. Я не оттолкнула его. Я продолжала делать то, что и делала до слов «ласточка моя», только скрывая неприятный осадок и навернувшиеся слезы не то горечи, не то смирения.
Через полгода оказалось, что он не хотел меня обидеть. Сказал нежно, от души. И без всякой масс- культуры.
Семейка ласточек живет под крышей соседского дома. «Ласточки селятся под крышами добрых людей». Почему не поселились у нас? Не считают нас добрыми? Как они вообще разбираются, кто добрый, а кто нет?
— Пошли змея запускать, — зовет соседский внук.
Мы идем на поле, где уже убрали овес. Мальчишки расправляют крылышки целлофанового змея, бегут по непаханому полю вдвоем, за ними на тонких ниточках, неповоротливо дребезжа на ветру, вьется змей. Над полем мелькают ласточки. Их острые крылышки нагоняют тревогу. Они камнем падают и пролетают над самой землей.
— На-ка, беги теперь ты, — командует соседский внук, вручая мне нитку.
— Куда я побегу, я уже стара носиться как вы.
Он и его друг, сын архитектора, что отстроил себе особняк в «барском саду», смеются. Они меня старой не считают. Бодро распутывают нитки, кладут красно-фиолетового змея на землю, расправляют пластмассовые реечки и снова бегут по полю вдвоем, наблюдая, чтобы змей не запутался в проводах, бегут все быстрее и быстрее. А ласточки, испугавшись их, скрылись из виду. Испугался и дождь.
АНГЕЛЫ
Стены персикового цвета. На стенах ангелочки с детскими ликами, у них голубиные тела без ног. Есть в птичьих лапах что-то зловещее, больно когтисты. А это же светлые создания. Души. И чего только не делают, лишь бы вызвать у верующего человека трепет. Под потолком кружит голубь. Тут теплее, чем на улице. Правда, посадку ему совершить негде: Рождество прошло, ленту с надписью «Христос воскрес» уже сняли.
Христос все так же изнемогает, прибитый к кресту. Мальчик быстро говорит что-то на ухо высокому батюшке. Батюшка улыбается в бороду. Толпа на исповедь колышется. Тут и персонажи Достоевского, и типчики под стать Жане. Старушенция объясняет невзрачному юноше, что правильно крестятся вот отсюда, от пуза. Голубь кружит под потолком. Христос висит на кресте. Под куполом, над алтарем, освещенным струящимся светом четырех окон, преспокойно чистит перья еще один голубь. И взгляд летит к нему.
