взгляд своих черных глаз, и нужда в компаньоне, который мог бы разделять с ней присущий юности энтузиазм. От матери-цыганки Джорджина унаследовала смуглую кожу, большие влажные глаза и полные алые губы; при этом она обладала великолепной фигурой и грациозной свободой движений, порожденной активным времяпрепровождением на открытом воздухе. Она скакала верхом, как женщина-кентавр, плавала, как дриада, и умела взбираться на деревья и проворством обезьяны.
Роджер не был влюблен в Джорджину, но чувства, которые она пробуждала в нем, были ближе к любви, чем все когда-либо им испытываемые. Он восхищался ее своеобразной красотой и временами ощущал неловкость, прикасаясь к ней, но она была слишком властной и взбалмошной, чтобы соответствовать рисовавшемуся ему в грезах образу светловолосой, голубоглазой феи, мечтательно откинувшейся на спинку дивана. Его привязанность к Джорджине скорее носила характер дружбы, слегка окрашенной романтическим желанием защитить ее от пренебрежения соседей.
Джорджина платила Роджеру столь же искренней дружбой и принимала его неловкие потуги на рыцарство с тайным весельем. При этом она полностью сознавала, что он являет собой зародыш мужчины, и, за отсутствием более зрелого материала для практики, с удовольствием наблюдала за его реакцией на свои новые туалеты, а иногда исподволь пыталась пробудить, очевидно, дремлющие в нем чувства.
Однако эти чувства были не такими уж и дремлющими, как предполагала Джорджина. Роджер почти полностью изучил теорию нежной страсти и воздерживался от применения ее на практике только в силу определенной разборчивости. В те легкомысленные дни никто бы не стал плохо думать о юноше, давшем волю пробудившимся желаниям, если только он не упражнялся на сестрах своих друзей, а деревенские девушки, как правило, считали за честь быть соблазненными молодым джентльменом. Роджер знал в Шерборне полдюжины ровесников, для которых наставницами в таинствах любви охотно стали горничные их матерей, а один юный хлыщ даже умудрился побывать в постели замужней кузины.
Но Роджер, носившийся во время прошлых каникул с идеей использовать для этих целей Полли и Нелл, решил подождать, покуда встретит девушку, чье очарование будет заключаться не только в пышных формах. Однако он понимал: думать о Джорджине подобным образом означало играть с огнем, и крайне редко позволял себе это, поместив ее в одну категорию с сестрами друзей.
Все же, направляясь за девушкой в столовую, Роджер не мог не отметить, насколько она похорошела с тех пор, как они виделись в прошлый раз, а задорные искорки в ее черных глазах заставили его внезапно ощутить греховный трепет.
Столовая была обставлена мебелью из североамериканского тюльпанового дерева, только начинавшего входить в моду. На одном серванте стояло полдюжины горячих блюд, а на другом — холодный окорок и хрустальные вазы с персиками, нектаринами, абрикосами и виноградом из теплиц полковника Тереби.
Полковник и Роджер щедро угощались, однако Джорджина, посмотрев на обилие яств, заявила с недовольной гримасой:
— Меня тошнит от одного вида пищи в столь ранний час. Я с удовольствием ограничилась бы хлебом и молоком.
Роджер изумленно посмотрел на нее, но полковник весело ему подмигнул:
— Смотри, Роджер, что сотворил с твоей подружкой один сезон в Лондоне. Знай мы заранее о твоем приезде, уверен, что она бы сделала себе прическу высотою в фут и высыпала бы на нее мешок пудры. Еще накануне у нее был отличный аппетит. — Повернувшись к дочери, он дружески шлепнул ее по заду: — Не валяй дурака, девочка, иначе к полудню проголодаешься. В Лондоне можешь сколько угодно притворяться, что питаешься воздухом, но в деревне избавь нас от этих причуд.
Джорджина рассмеялась:
— Ладно, дай мне пирога с лососем и яйцо, но без бекона — от сала меня тошнит, это чистая правда.
Роджер был поглощен собственными заботами и забыл, что Джорджина только что вернулась домой после первого лондонского сезона и теперь может считаться взрослой. Улыбнувшись, он спросил, как ей понравилось в Лондоне.
— Это было чудесно! — с энтузиазмом отозвалась она. — Балы, рауты, литературные вечера следовали друг за другом с невероятной быстротой. На протяжении десяти недель я ни разу не вставала до полудня и не ложилась раньше двух часов ночи.
— Удивительно, что ты не умерла от такого напряжения, но, должен заметить, выглядишь ничуть не хуже прежнего, — промолвил полковник. — А твою бедную тетю мне жаль. Я не взялся бы тебя сопровождать ни за какие деньги.
Джорджина пожала плечами:
— Ты заплатил ей пятьсот гиней за то, чтобы она выводила меня в свет, и оплатил расходы на участие в этом ее размазни дочери, так что ей не на что жаловаться.
— А гостиная королевы Шарлотты действительно настолько великолепна, как о ней говорят? — спросил Роджер.
— Потрясающее зрелище! Все джентльмены в парадных мундирах, а леди с диадемами и страусовыми перьями в волосах. Слышал бы ты, какой раздался гул, когда я сделала реверанс. Я чуть не умерла от радости.
Отец посмотрел на нее с нескрываемой гордостью:
— Да, ты определенно взяла город штурмом. Не многие девушки имеют такой успех в первый сезон.
— Значит, у тебя не было недостатка в кавалерах? — осведомился Роджер, чувствуя укол ревности.
— Еще бы! — рассмеялась Джорджина. — Мне сделали кучу предложений, в том числе три знатных молодых щеголя, но я сомневаюсь, что приму одно из них.
— Чем ты наслаждалась больше всего, помимо флирта? — усмехнувшись, спросил Роджер.
Черные глаза девушки сверкнули.
— Трудно сказать. Бал, который отец устроил для меня в нашем доме на Бедфорд-сквер, имел оглушительный успех. Потом был великолепный день на скачках, где я выиграла двадцать гиней. Мне понравилась вечеринка на воде у его светлости Куинсберри в Ричмонде и ночь, которую мы провели в масках в садах Воксхолла. Но, пожалуй, самое сильное впечатление, помимо моего дебюта, было видеть миссис Сиддонс в роли леди Макбет в королевском театре «Друри-Лейн».
Джорджина трещала без умолку добрых полчаса, ошеломляя Роджера описаниями неведомого ему блистательного мира, после чего ее отец оставил их вдвоем, удалившись повидать садовников.
— Ну, как мы проведем день? — спросила Джорджина после небольшой паузы. — Поедем верхом в лес, спустимся на пляж и искупаемся, дав повод соседям для скандальных сплетен, или возьмем закуски и отправимся в наше старое убежище в башне?
Роджер намеревался провести с ней только час и вернуться к разгневанному родителю, но чем больше он думал об этой перспективе, тем меньше она его прельщала. Повод для отцовского недовольства был настолько серьезен, что гнев не мог усилиться, что бы сын ни сделал. Семь бед — один ответ! Роджер решил провести с Джорджиной весь день, чего она, по-видимому, от него и ожидала.
Благодаря вчерашней поездке через лес, Роджер знал, что теперешнее несметное множество в нем мух способно испортить пикник. Жаркий день делал плавание более привлекательным, и его мало заботило то, что купание молодого человека и взрослой девушки сочли бы неподобающим, но башня сулила наилучшую возможность для долгого разговора наедине, поэтому Роджер проголосовал за нее.
Хотя они только закончили завтрак, Джорджина направилась в кухню запастись провиантом. Им предстояло подняться по трем сотням старых ступенек к маленькой комнатушке наверху башни, а это требовало немалых усилий, так что спускаться за пищей и подниматься вновь было бы глупой тратой времени и энергии.
Спустя четверть часа Джорджина вышла в сад, и, глядя на нее, идущую по лужайке с нагруженной корзиной, Роджер не мог не заметить, насколько соблазнительно она выглядит. Как обычно, — исключение делалось лишь для поездок верхом — ее одежда была куда откровеннее, чем та, что носили в деревне. Когда ветерок прижимал к ее телу широкую юбку из узорчатого индийского муслина, под тканью четко обрисовывались стройные ноги. Рукава свободного покроя открывали до локтей точеные смуглые руки, а двойное фишю из белой гофрированной кисеи подчеркивало очертания округлой груди.
Роджер взял у девушки корзину, и через десять минут они добрались до башни. Лишенная каких-либо
