— Было бы только чем прокормить семью. Когда все будут сыты, в сердцах воцарится мир.
Сунув руку в карман, он каждый раз нащупывал там письмо к Абду. Конверт уже смялся, и он думал: «Ничего, Мбайе даст мне другой».
Вернувшись домой, он позвал Мети:
— Не видела письма Абду?
— Я — нет… Спроси у Арам.
— Я тоже не видела. Поищи в своих бумагах.
— В этом доме ничего нельзя найти. Я же помню, что положил его здесь… — ворчал Дьенг на своих домочадцев, но быстро нашел письмо в одном из карманов.
После молитвы он отправился к Мбайе.
— Здравствуйте, дядюшка, — встретила его Тереза. — А вашего приятеля нет дома.
— Он ничего не просил мне передать?
— Просил, — ответила она, поправляя прядь волос, выбившуюся из ее сложной прически. — Я как раз жду машину, чтобы отвезти вам мешок рису. Мбайе оставил его для вас. Нам сегодня утром привезли.
Дьенг ничего не понимал.
— Тут какая-то ошибка, — наконец проговорил он.
— Нет-нет, дядюшка, я не ошиблась. Мбайе оставил мне записку. Проклятый шофер, никогда не приезжает вовремя! Идемте пока в дом.
— А когда он вернется? — спросил Дьенг, садясь на свое вчерашнее место.
— Мбайе ничего не сказал, дядюшка. Он уехал в Каолак.
— Может, вечером вернется?
— Не знаю, дядюшка. Погодите-ка, спрошу у первой жены.
Через минуту она вернулась:
— Она тоже ничего не знает.
— Я зайду попозже, — сказал Дьенг, вставая. Он чувствовал себя так, как будто на плечи ему взвалили тяжелую ношу.
— Рис не возьмете, дядюшка?
— Нет, подожду, пока Мбайе вернется.
До поздней ночи он ходил до дома Мбайе и обратно, но все впустую. И с каждым разом в нем все больше закипала злость. Дома жены не осмеливались заговорить с ним. Он весь дрожал от сдерживаемой ярости.
На следующее утро, с рассветом, он уже был у дома Мбайе и перебирал четки, читая утреннюю молитву. Около восьми часов служанка провела его в гостиную. Первая жена Мбайе со следами песка на лбу (она, видимо, только что окончила утреннюю молитву) велела ему подождать. Меньше чем через полчаса Мбайе вышел, уже одетый, с портфелем в руках.
— Мне говорили, что ты вчера приходил. Извини меня, я ездил в Каолак.
— Я знаю, что ты занят, — ответил Дьенг.
Увидев Мбайе, он приободрился, в душе вновь вспыхнула надежда. Вся его досада, все тревоги прошлой ночи рассеялись как дым.
— Что ж ты не взял мешок рису? — начал Мбайе.
Но в это время служанка принесла завтрак.
— Пошевеливайся, — сказал он ей, — да подай то масло, которое завернуто в бумагу; то, что в масленке, прогоркло. Хочешь кофе, дядюшка?
— Нет, спасибо.
— С молоком, — настаивал Мбайе.
— Спасибо. Я по старинке пью отвар кенкелиба.
— А я поклонник кофе. Так вот… Не знаю, как сказать тебе. Ты ведь мне дядя!.. Да, сначала о рисе. Это я проезжал мимо лавки одного знакомого сирийца, а он только что получил рис. Вот я и взял для тебя, вспомнил, как Мбарка тебе угрожал.
— А я никак не мог понять, в чем дело.
— Ну да, естественно. Но женщинам я ведь не мог всего объяснить. Ты же знаешь, какие они.
Потом Мбайе начал не торопясь, старательно втолковывая:
— Деньги по переводу я действительно получил еще вчера. Но мне потом понадобилось съездить в Каолак, по одному неотложному делу. Приезжаю туда, ставлю машину напротив рынка, ты ведь знаешь Каолак? Город мошенников! Так вот, вылезаю из машины, прохожу по рынку, хочу купить, уж не помню что, лезу в карман за бумажником… Пусто! А там было не только твоих двадцать пять тысяч франков, но и моих шестьдесят.
— Но… как же?.. — начал было Дьенг, не в силах больше вымолвить ни слова.
Мбайе обмакнул хлеб в кофе. Дьенг, не отрываясь, смотрел, как двигаются его челюсти.
— Да вот так.
Взгляды их скрестились.
— Ты как будто не веришь мне, дядюшка? Но все, что я сказал, — правда, чистая правда. Клянусь аллахом! В конце месяца я верну тебе эти деньги. Вот, не делай добра, не наживешь врага.
— Нет, нет, сынок… Но ты пойми. У меня семья. Вот уже год, как я без работы. Да и деньги эти не мои.
— Думаешь, я тебя надул? Да я просто хотел помочь тебе, ведь Мети — мне родня.
Дьенг сидел как оглушенный, с трудом понимая, что случилось, и не находил в себе, как бывало раньше, никакого нравственного утешения. Он только машинально разводил руками, не в силах сказать хоть что-нибудь.
— Послушай, дядюшка, вот мой бумажник, у меня здесь пять тысяч франков, возьми их себе. На, бери… Я знаю, что деньги были не твои. Я сейчас отвезу к тебе мешок рису… Слушай, если бы я не знал тебя, я подумал бы, что ты в бога не веришь. Я верну остальные не позже чем в конце месяца… Но если тебе и раньше что-нибудь понадобится, не стесняйся, приходи.
Мбайе позвал служанку и сказал ей:
— Отнеси в машину мешок риса из той комнаты. Идем, дядюшка…
Что произошло с Дьенгом? Может быть, от потрясения он лишился воли? А может быть, разум его не выдержал такого резкого перехода от надежды к отчаянию? Как бы то ни было, но он пошел за Мбайе, смотрел, как грузят мешок, заметил:
— В этом мешке не сто кило, тут только пятьдесят.
— Да-да, — перебил Мбайе, похлопывая его по плечу, — но больше мне не удалось достать.
Машина довезла Дьенга до дому; с помощью Мбайе он выгрузил мешок. Перед тем как отъехать, Мбайе еще раз заверил, что вернет ему все.
Мешок лежал у двери; соседки, проходя мимо, поглядывали на него с вожделением. Одна, расхрабрившись, спросила у Дьенга:
— Это рис, Ибраима?
— Да, — ответил он.
— Правда, рис? Не дашь ли мне?
— А тебе нужно?
— Да, Дьенг.
— Ставь свою миску.
И он наполнил миску, за ней другие женщины стали подставлять кастрюли. Не произнося ни слова, он каждой давал риса. Меньше чем за минуту распространилась новость: Дьенг всех оделяет рисом.
Прибежали Мети и Арам. Не церемонясь, они оттолкнули от мешка чужие протянутые руки.
— Ибраима, ты что — с ума сошел? — закричала Мети.
— Это я раньше был сумасшедшим.
Под возмущенные возгласы соседок жены утащили мешок в дом.
— Идите по домам, все кончено, — повторяла Арам, вернувшись за мужем, который все сидел у двери, обхватив голову руками.
— Нет, я не сумасшедший, — проговорил Дьенг.
