— Лоринг, ты шулер?
Несмотря на все свое самообладание, выработанное превратностями суровой жизни, при этом вопросе краска залила его холодное смуглое лицо.
— Нет! — солгал он, зная, что Селия поняла, что он лжет.
— Тогда Генри Кемпьен? И ты знаешь это? — настаивала она.
Лоринг встал и остановился около камина с незажженной сигарой в зубах. Медленно, отчеканивая каждое слово, он сказал:
— Послушай, Селия! Человек, добывающий себе средства к существованию на зеленом столе, не может избежать обвинений со стороны общества. Этого нельзя изменить. Многие считают, что все профессиональные игроки — мошенники.
— Этот Брекенридж хотел застрелиться, — перебила Селия, — у него случайно не оказалось патронов, вот почему он не сделал этого.
Лицо Лоринга резко изменилось: слегка презрительное выражение сменилось злобой.
— Щенок! — процедил он.
— Лоринг, — чуть слышно сказала Селия. — Это все, что тебя беспокоит в данном случае?
Разговор продолжался еще долго в том же духе. Наконец, Лоринг ушел, хлопнув дверью.
Потом они встретились и опять начали сначала. Во время последнего разговора с братом Селия поняла, что ее попытки изменить взгляды Лоринга ни к чему не приводят и только раздражают его.
Он подошел к ней и, обняв, сказал:
— Вот что, детка, я ведь знаю, что для тебя это было большим потрясением. Мне очень, очень жаль — поверь мне!
Он еще много говорил в том же духе и Селия как-то по-новому посмотрела на плотный шелк его рубашки, прекрасную обстановку (Лоринг любил красивые вещи), массу цветов, присланных из деревни. Она мало что уловила из всей длинной речи Лоринга.
Но зато она поняла правду: Лоринг был шулером. Жил этим и всегда будет жить так. Каждое платье и шляпа, которые она носила, были оплачены чьими-то проигрышами.
У нее больно сжалось сердце, когда Лоринг произнес: «Все будет в порядке, если только ты захочешь согласиться со мной».
Наконец, он ушел играть в теннис, и Селия осталась дома одна. Она прошла в комнату, где обычно происходила игра. Там, в углу, скрытый шелковой портьерой, стоял сейф.
«Как странно, что до сих пор Лоринг не возбуждал во мне никаких подозрений», — с легким презрением подумала она.
Вот уже целый год, как она дома, и большую часть времени они провели в Лондоне. Но, перебирая в памяти прошедшие годы, Селия вспомнила, что Лоринг проводил каникулы в таких местах, где крупно играли.
«Мне восемнадцать лет, — подумала она, — и я не так уж глупа, однако, мне и в голову не приходило»…
Подойдя в сейфу, она вдруг заметила, очевидно, случайно оставленный маленький позолоченный ключик. Селия открыла сейф и вынула оттуда записную книжечку и связку банковских билетов и чеков.
Было уже шесть часов, когда она захлопнула книжечку. Она намного стала старше за это время.
Положив книжечку на место, Селия заперла сейф и поднялась; в руках у нее было около двух тысяч фунтов, которые она решила отдать Брекенриджу. Она хотела попросить Стефанию Кердью приютить ее до тех пор, пока она не сумеет найти себе подходящей работы.
Когда такси мчало ее по Пикадилли, улицы были запружены народом. Империалы [1] омнибусов были набиты. Все казались Селии счастливыми и радостными.
В первый раз за все время Селия заплакала. Здороваясь со Стефанией, она еще улыбалась сквозь слезы.
Стефания была уже предупреждена о случившемся. Она выслушала Селию молча, ласково глядя на нее. На ее губах играла немного ироническая усмешка. Потом она сказала:
— Дорогая моя, il faut de tout pour faire un monde [2]. Пока жизнь идет, люди будут безумствовать и рисковать многим, и вы увидите, что и лучшие из нас наделены дурными качествами. Разве благородство Лоринга, его снисходительность, верность друзьям, искренняя любовь к вам не искупают того, что вам кажется таким ужасным?
Краска сбежала с лица Селии, когда она взглянула на Стефанию.
— В той книжечке были вырезки из газет, — сказала она медленно, — где говорилось об облавах и о людях, вернее, мальчиках, которые застрелились.
— Но вы не можете обвинять во всем только Лоринга?! Вы должны быть снисходительней! — воскликнула Стефания.
Селия встала: краска вновь вернулась на ее щеки, и лицо ее ярко пылало.
— Я лучше уйду.
Поцеловав Стефанию и Дона, она сбежала по лестнице и, стараясь казаться спокойной, весело крикнула снизу:
— Не беспокойтесь! Я сама открою дверь.
С пылающими щеками и высоко поднятой головой она прошла на Керзон-стрит и опустилась на скамью в Гринпарке, чтобы собраться с мыслями.
Одно было для нее ясно: она не могла больше жить на деньги, добытые таким путем.
«За многое можно взяться, — думала она, — в конце концов, жизнь — это только приключение. Сцена, кино, большие магазины — я уверена, что найду что-нибудь подходящее».
Потом она вспомнила вдруг, как волновался Лоринг и как он был нежен с ней во время ее болезни. Это было в начале осени, и он был приглашен на охоту в Йоркшир. Когда она заболела, он отказался от поездки и целые дни проводил около ее постели, болтая с ней, читал ей вслух, покупал цветы и подарил прелестную собачонку… Стефания сказала: «Даже лучшие из нас обладают дурными качествами», — а худшие, казалось, были наделены наилучшими.
Внезапно Селия почувствовала, что по ее лицу текут слезы. Она сидела в мягком полусвете сумерек и оплакивала свою любовь к Лорингу, прежнее счастье, прежнее доверчивое неведение.
Когда она поднялась, было уже совсем темно; листья трепетали и при свете фонарей рисовали причудливые узоры на песке. В конце концов, ей придется вернуться на Брутон-стрит и остаться там, пока она не найдет работы; и ей придется сказать Лорингу, что она вернула Брекенриджу деньги.
«Хайс — или ангел, или настоящий дьявол, а вернее всего, и то, и другое вместе, и поэтому он — самое обаятельное существо, которое я знаю», — говорила о нем его тетка.
Хайс, уютно устроившись около нее в кресле, глядел на нее с любовью.
Вероника жила в «Браншес» со дня смерти его матери, и Хайс обожал ее.
Поднявшись с кресла, он остановился перед ней. Каковы бы ни были его недостатки, в отсутствии привлекательности его нельзя было упрекнуть. Под лучами заходящего солнца его темно-каштановые волосы загорелись золотом. Когда он улыбался, его зубы на смуглом лице сверкали белизной; он был безупречно сложен, жизнерадостен и очень красив. Достав из кармана папиросу, он закурил.
— Ты обязательно должен уехать сегодня вечером, Ричард? — спросила его тетка.
Хайс улыбнулся.
— Должен обязательно — звучит, пожалуй, слишком серьезно, дорогая! Дело в том, что у меня свидание.
Он уставился на содержавшийся в образцовом порядке сад, разбитый перед террасой, и на длинную, тенистую аллею парка, сливавшуюся с закатным небом.
— Удивительно, почему это люди всегда делают что-нибудь такое, что не доставляет им особенного удовольствия, но что они любят все же достаточно для того, чтоб не избегать этого? — лениво протянул он.
— Останься здесь, мы пообедаем на террасе, а потом будем играть в карты, — предложила тетка.
Темно-серые глаза Хайса сделались на мгновение задумчивыми, потом он сказал, повернувшись на каблуках:
