— Большое спасибо, — сдержанно отреагировал я и попытался выяснить причины столь необычного визита.
Но женщина, похоже, утратила способность воспринимать чужие вопросы. Тогда я подскочил с кровати и предложил ей единственный свой стул. Она поглядела задумчиво сначала на стул, затем на меня и, усмехнувшись такой пустой затее, как просто сидение, отказалась. Она пошла по комнате, читая надписи, которые я расклеил на стенах. Это были цитаты, выписанные мной из Менкена, Эмерсона и Уитмена. Она фыркала на каждую выдержку. Фу, фу, фу! При этом топорщила пальцы и кривила губами. Наконец странная гостья уселась на кровать, скинула жакет на локти, руки в боки и уставилась на меня с недопустимым презрением. Медленно, с надрывом она продекламировала:
Это была Миллей, я сразу узнал ее стихи, а она все читала и читала. Наверное, она знала из Миллей больше, чем сама Миллей. Закончив декламацию, она посмотрела на меня и воскликнула:
— Вот это литература! Вы и понятия не имеете, что такое настоящая литература! Да вы просто болван!
К тому времени мои душевные тоны только-только стабилизировались, но после такого вероломного оскорбления во мне снова забушевал ураган.
Я попытался возразить, но она прервала меня и, словно невозмутимый Бэрримор, заговорила на низких, трагичных тонах о том, какая на всем этом лежит печать грусти, глупости, абсурда и сострадания к такому бездарному и беспомощному писателю, каким являюсь я, погребенному навеки в дешевом отеле Лос-Анджелеса, крапающему банальности, которые никто и никогда в мире читать не будет.
Она повалилась на спину, подложила руки под голову и, глядя в потолок, мечтательно заключила:
— Сегодня вы будете любить меня, вы, литературное посмешище… Да, сегодня…
— Скажите, что все это означает? — не выдержал я.
Она улыбнулась.
— Разве не ясно? Вы никто, я, возможно, и была кем-то, поэтому соединить нас может только любовь.
Дух от нее исходил настолько сильный, что он быстро пропитал всю комнату, и теперь я ощущал себя здесь совершенно чужим. Я подумал, что было бы неплохо выйти на улицу глотнуть свежего ночного воздуха, и предложил ей прогуляться.
Она резво поднялась.
— Знаете что, у меня есть деньги, много денег! Мы пойдем и выпьем где-нибудь?
— Почему бы нет, — согласился я, — неплохая идея, — и принялся надевать свитер.
Когда я повернулся, она стояла рядом и дотронулась кончиками пальцев до моих губ. Этот мистический, приторный запах, исходящий от ее тела, заставил меня отшатнуться к двери, которую я распахнул и которой прикрылся, будто пропуская даму вперед. Мы спустились вниз и вышли в вестибюль. Я был рад, что хозяйка уже легла спать, нет, причин для беспокойства не было, но все же мне не хотелось, чтобы мисс Харгрейвc видела меня с этой женщиной. Я попросил свою спутницу пересечь вестибюль на цыпочках, и она согласилось, мало того, она ужасно обрадовалась, словно бы ей предложили маленькое рискованное приключение, в порыве она крепко сжала мою руку.
На Банкер-Хилл опустился туман, к центру он рассеивался. Улицы были пустынны, и цокот от ее каблуков эхом катился вперед нас вдоль старых зданий. Она потянула меня за руку, и я нагнулся.
— Вы будете так нежны, — прошептала она, — так прекрасны!
— Давайте сейчас не будем об этом, — пробормотал я. — Давайте просто погуляем.
Ей требовалось выпить. Она настаивала. Открыв свой ридикюль, она извлекла десятидолларовую купюру.
— Смотрите — деньги! У меня куча денег!
Мы зашли в «Бар Соломона», где я обычно играл в кегли. В баре никого не было, кроме самого Соломона, который стоял, скрестив на груди руки, и переживал за свой бизнес. Мы выбрали кабинку с окном на улицу, и я предложил ей сесть, но она настояла, чтобы я это сделал первым.
Подошел Соломон.
— Виски! — выкрикнула женщина. — Море виски!
Соломон нахмурился.
— Мне пива, маленькую, — заказал я.
Суровый взгляд Соломона продолжать изучать мою спутницу, от недовольства у него сморщилась даже лысина. Я почувствовал, что в таком пристальном внимании бармена замешено кровное родство — женщина была тоже еврейкой. Соломон ушел за выпивкой, а мы остались сидеть друг напротив друга: она с горящими глазами, положив руки перед собой на стол, вытворяла пальцами невообразимые кульбиты, а я обдумывал пути бегства.
— Немного спиртного вас успокоит, — проговорил я и, не успев ничего сообразить, почувствовал, что меня держат за горло.
Пока она говорила о моих губах, о моем восхитительном рте, ее короткие пальцы с длинными ногтями нежно поглаживали мой кадык. О Боже, какой у меня, оказывается, рот!
— Поцелуйте меня! — потребовала она.
— Обязательно, заверил я, — только давайте выпьем сначала.
Она скрипнула зубами.
— Значит, и вам все понятно обо мне! — заговорила она. — Вы — как и все остальные. Вы знаете о моих ранах и поэтому не хотите меня целовать. Я вам противна!
«Она точно сумасшедшая, — решил я. — Надо убираться отсюда». Тут женщина привстала и сама поцеловала меня. Я ощутил запах ливерной колбасы. Когда она оторвалась от меня и вздохнула с облегчением, я достал носовой платок и вытер пот со лба. Соломон принес заказ. Я потянулся за деньгами, но она опередила меня и сунула Соломону десятку. Бармен отправился за сдачей, я окликнул его и сказал, что желаю рассчитаться сам. Женщина оскорбилась, она выражала свой протест, колошматя кулаками по столу и барабаня каблуками. Соломон обреченно поднял руки, и, взяв деньги женщины, пошел за сдачей. Как только он повернулся к нам спиной, я поднялся и сказал:
— Это ваш праздник, леди. Я ухожу.
Но она накинулась на меня и стала усаживать обратно. Ее руки крепко вцепились в меня. Мы боролись, пока я не решил, что это абсурдно. Усевшись, я стал обдумывать более хитрые пути спасения.
Соломон принес сдачу. Я взял одну монетку и сказал, что желаю сыграть в кегли. Не проронив ни слова, женщина позволила мне выйти из-за стола, и я направился к игровым автоматам. Она следила за мной, как кошка за хитрым мышонком. А Соломон с подозрением наблюдал за ней, словно перед ним коварный преступник. Выиграв, я подозвал Соломона, чтобы он запустил призовую игру.
— Кто эта женщина, Соломон? — шепнул я.
Он не знал, но она уже посещала его бар в этот вечер и прилично выпила. Я сказал ему, что хочу незаметно уйти.
— Первая дверь направо, — кивнул Соломон.
Женщина прикончила свой виски и теперь тарабанила пустой стопкой по столу. Я подошел, глотнул пива из своей бутылки и, указав на мужскую комнату, сказал, что должен отлучиться на минутку. Она молча погладила мою руку. Соломон видел, как я юркнул в дверь напротив той, что вела в туалет. Я миновал
