Радмила неопределенно покачала головой. Ей было так плохо, что она бы с удовольствием упала в обморок, а лучше — провалилась бы в летаргический сон и проспала тысячу лет. А потом бы проснулась, сразу состарилась и умерла.
Смотреть же сейчас на свои фото, сделанные
А ей требовались силы, чтобы… уйти.
Отсюда.
— Насколько я понимаю, вы собираетесь сидеть здесь и ждать Феликса, — проговорила она бесцветно. Все было бесцветным.
Виталий Викторович безмолвно кивнул.
— И я должна тоже сидеть и ждать?
Виталий Викторович опять беззвучно кивнул. Радмила еще раз медленно обвела глазами стены студии. Она, счастливая, красивая и чужая, взглянула на нее с развешанных постеров. Глазам сделалось нестерпимо больно.
— Нет. — Она решительно качнула головой. В ее голосе лязгнула непоколебимость. — Я не стану тут сидеть. Я буду его ждать, но не здесь.
Она вынула из кармана связку ключей-дубликатов, которые зачем-то таскала повсюду за собой, и осторожно положила возле фотоаппарата.
— Вот. Эти ключи Феликс знает. Если он ими воспользуется, значит, ваш план удался. Если нет, то ваши и мои усилия, как и любые слова, окажутся напрасными. И точки над «i» расставлять не придется. Ни
Она повернулась и вышла. Виталий Викторович не стал ей препятствовать.
Она миновала тринадцать этажей пешком по лестнице и шагнула в дождь. Дождь заставил ее поморщиться.
Теперь она ждала солнца.
Эпилог
Когда ночь оживает? Когда в ней загорается свеча. Одна-единственная. Именно эта свеча, высоко взвившаяся, тоненькая, какая-то призрачно-прозрачная изнутри, сейчас мягко потрескивала в простом глиняном подсвечнике.
Радмила лежала и пристально глядела на ее неровный золотисто-синеватый пляшущий огонек. Она смотрела на свечу потому, что страшилась взглянуть на лежавшего рядом Феликса.
Когда она проснулась посередине ночи, он лежал с краю кровати. Она чувствовала его тепло, улавливала его дыхание, вдыхала его запах. Один-единственный вздох, и она уже летела вверх тормашками в кроличью нору, именуемую блаженством.
Она не думала, что он придет. И теперь отчаянно молчала, боясь, что он может уйти. Так же безмолвно, как и пришел.
На потолке полупрозрачные тени складывались в затейливые сумрачные орнаменты. Распадались на блики, кружились, петляли и снова свивались в бесовские знаки.
— Эта свеча — самая первая в моей коллекции, — Феликс заговорил сам. Его обветренные губы шевельнулись около ее застывшего лица, и ночь наполнилась теплом. — Когда-то ты сказала, что свечи обязательно надо сжигать. И я для начала выбрал эту — самую главную.
— Значит, теперь у тебя осталось всего семьсот сорок две штуки? — Ее голос, наконец, ожил, зазвенел, взмыл.
Она нашла пальцы Феликса и сжала их. Секунда, и она уже сама прижималась к его груди, могла слышать стук его сердца, частый-частый. Так часто сердце может стучать только тогда, когда любовь отыскивает в нем заветный уголок.
— Именно.
— И тебе не жаль ее?
Она посмотрела в его лицо, близкое-близкое, тщательно изученное ею на ощупь в лучшие мгновения своей жизни. Она, наверное, смогла бы его вылепить по памяти. Ее пальцы знали в этом лице каждую черточку, каждую неровность, все впадинки и все выступы. Да, она смогла бы вылепить шедевр. А лучше всего ей, наверное, удался бы ипатовский нос…
— Я сожгу их все. Зачем мне свечи, если у меня есть звезды? Звезды в твоих глазах?
Внимание!
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.
После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.
Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.
