Братство Майкрофта Холмса

— Так будет и с тобой, если ты изменишь нам, — сказал человек у меня за спиной, будто читал по писаному. — Смотри и запоминай.

А мучения человека, распятого на алтаре, продолжались. На его груди, животе и лбу были вырезаны знаки, смысла которых я не понял.

Мне было трудно дышать.

Вдруг Дортмундер громогласно заявил, что эта жизнь, принесённая в жертву, придаст мощи Братству и ему самому, отдаст во власть Братства Камерона Макмиллана и сделает его послушным орудием в руках его членов.

После этого Дортмундер с истошным вскриком взмахнул палицей и раздробил несчастному голову.

Из дневника Филипа Тьерса

Я узнал, что М. X. благополучно попал во Францию и преобразился в одну из трёх ипостасей, доступных ему благодаря Эдмунду Саттону. Теперь до самого прибытия в Германию от него не будет известий: во-первых, он боится, что его письма и телеграммы могут быть перехвачены, а во-вторых, стремится в полной мере использовать преимущество быстроходного поезда «Меркурий».

Артур Аптон подписал полное признание в своём проступке и теперь будет держать ответ перед Адмиралтейством, а затем, если дело будет признано достаточно серьёзным, и перед Судом Королевской Скамьи. Гарольд Ворсинг по совету М. X. подал в отставку и сейчас пребывает в своём охотничьем домике в Йоркшире, пережидая первую, самую мощную волну позора. Его семейство пытается сделать хорошую мину при плохой игре, но всем ясно, что они крайне встревожены открывшимися обстоятельствами.

Некоторые люди из правительства намекнули графине Наги, что в ближайшие несколько лет ей лучше жить в Париже. Её добровольный отъезд поможет ей лично и её стране избежать недоразумений, в результате которых могут всплыть некоторые обстоятельства, обнародование которых не доставит никому удовольствия. Инспектор Корнелл из Скотленд-Ярда прислал записку, в которой говорилось, что он хотел бы узнать подольше о несчастной молодой особе, личность которой до сих пор не удалось установить. Ему показалось, что на её теле были нанесены какие-то странные татуированные или выжженные знаки, что наводит инспектора на серьёзные раздумья о причине её гибели. Один из знаков, говорилось в записке, изображал глаз, и это очень неприятно. В правительстве много высокопоставленных масонов, и инспектору придётся быть предельно осторожным, если окажется, что это такой же глаз, как тот, который масоны изображают вписанным в треугольник. Я сообщил в ответ, что М. X. будет телеграммой поставлен в известность обо всём этом и пришлёт ответ непосредственно Корнеллу в Скотленд- Ярд.

Сегодня мать на несколько минут пришла в сознание, и я могу лишь возблагодарить Бога за то, что был с ней именно в это время.

ГЛАВА 15

Итак, я только что стал свидетелем неслыханно жестокого убийства. Я был настолько ошеломлён, что у меня не было сил пошевелиться. Никакие слова или поступки не могли изменить того, что произошло сегодня. И с новой силой во мне ожили мысли об опасности, угрожавшей непосредственно мне: теперь, после того как я стал свидетелем этого омерзительного ритуала, Братство не могло позволить себе роскошь оставить меня в живых. Конечно, со мной разделаются сразу же, как только я выполню поручение. Не исключено, что мне уготована такая же плачевная участь, как и сегодняшней несчастной жертве.

Через несколько минут охранник рывком поднял меня на ноги и, подталкивая, проводил по одному из коридоров в комнату. В голове у меня было пусто; пока мы шли, меня сверлила только одна мысль: в саквояже, который я несу в руке, лежат записные книжки, содержимого которых вполне хватит для того, чтобы Братство признало меня злоумышленником.

Комната, отведённая мне, больше походила на монашескую келью: в эту маленькую клетушку, примерно восемь на девять футов, с трудом помещалась незастеленная раскладная армейская кровать, письменный стол тоже раскладной, небольшой сундучок и комод. В стене было прорезано два высоких узких окна, выходивших в заброшенный огород, освещённый, однако, тремя факелами. Я находился ниже уровня первого этажа дома и был настолько изолирован от мира, что с тем же успехом мог бы считать, что пребываю в могиле. Усевшись на раскладушку, я попытался собраться с мыслями. Мятущийся свет факелов, врывавшийся через окна из дворика, соответствовал моим бессвязным раздумьям. В конце концов одна мысль оформилась чётко и ясно: мне необходимо было что-нибудь сделать с закрытым повязкой глазом. Я отчаянно попытался вспомнить трюк, который некогда показывал Эдмунд Саттон, чтобы применить на практике всё, чему научился на его уроках.

В своём несессере я нашёл клок хлопчатобумажной корпии и оторвал от него кусочек. Моя сообразительность подхлёстывалась страхом и потребностью сделать хоть что-нибудь, чтобы не чувствовать себя беспомощным во власти Братства. Ещё я достал свою бутылочку с йодом, вылил несколько капель на корпию и, ещё порывшись в саквояже, извлёк клей для почтовых марок. Накапав этого мерзко пахнущего клея на корпию, я приложил её к закрытому веку и держал пальцами, пока она не высохла. Нужный результат оказался достигнут — по крайней мере, так мне показалось в свете факелов: на месте глаза появился ужасный сморщенный шрам. Довольный тем, что моё произведение могло выдержать поверхностный осмотр, я водрузил повязку на место, пытаясь найти в достигнутом успехе основу для оптимизма.

Меня соблазнила было мысль спрятать где-нибудь присланные мне так не вовремя записи о подвигах Братства, но по зрелом размышлении я решил, что это будет неразумно. Любая перемена, любой звук передвигаемой мебели в моей келье мог привлечь к моей персоне нежелательное внимание. Я опасался, что татуировка на моём запястье не сможет полностью усыпить подозрения моих тюремщиков. В поисках постельного белья я открыл сундук и обнаружил там поношенные, выцветшие, но свежевыстиранные простыни и подушку, набитую ячменной соломой, испускавшей затхлый кисловатый запах, сразу же разлившийся по комнате. Не слишком удобно, подумал я, пытаясь хоть как-то отвлечься от тягостных раздумий. Расположившись на койке, я посетовал про себя на то, что мне не дали ни лампы, ни свечи: темнота действовала угнетающе и мои движения были очень неловки.

Ночь тянулась бесконечно, и я всё глубже погружался в бездну отчаяния. Если эти злодеи так ужасно обошлись с несчастным человеком, который вряд ли мог сильно провиниться перед Братством, то какова же должна быть моя участь, после того как моя миссия окажется разоблачённой? Чем больше я старался выкинуть эти мысли из головы, тем настойчивее они возвращались, как неотвязная зубная боль. Я попытался убедить себя, что голоден, замёрз и поэтому у меня такое подавленное настроение, но сам-то знал, что это не так. Когда я старался заставить себя уснуть, передо мной возникал образ человека из Люксембурга, падавшего в пропасть. К утру я был пьян от усталости и тоски. Поднявшись, я почувствовал, что мои суставы не гнутся. В этот момент до меня донёсся шум, похожий на гул многоголосой толпы. Я решил, что должен побриться, и посетовал в душе, что не могу как следует умыться.

— Вы пойдёте со мной! — объявил один из охранников, распахнув без стука дверь, когда я брился. Повязка на моём многострадальном глазу была сдвинута, и я порадовался тому, что принял этой ночью меры предосторожности и сделал на месте глаза уродливый шрам. Я был убеждён, что света в комнате недостаточно для того, чтобы заметить, что моё уродство фальшиво.

Держа в руке ту самую бритву, которую я купил в Париже, и, взмолившись про себя, чтобы мои руки не дрожали, я ответил:

— Я присоединюсь к вам, как только побреюсь.

Стражу это явно не понравилось, но он остался неподвижно стоять в дверях до тех пор, пока я не покончил с бритьём, положил бритву в футляр и убрал в саквояж.