Списки для барьерного забега победителей подготовили в январе, по я «поставил обезьяну» на выигрыш Подсвечника в ноябре и держал пари тридцать к одному.
– Итак, если он победил, ты должен получить пятнадцать тысяч, – уточнил я. «Обезьяна» на игровом сленге значила пятьсот фунтов.
– Верно, – подтвердил он. – Но если бы он не победил, я лишился бы моих пятисот. Так что в четверг утром я поставил на его проигрыш, чтобы покрыть свою ставку.
– И какую сумму ты поставил? – попытался выяснить я.
– Я держал пари на «обезьяну», помноженную на семь. И если бы лошадь победила, то вы и фал бы пятнадцать тысяч минус три с половиной тысячи, которые нужно заплатить за другое пари. А если бы проиграла, я бы все уравновесил. Потерял бы свою выигрышную ставку, но отыграл бы ее с отложенным пари. Понял?
– Разумеется, – отозвался я. – Ты поставил на выигрыш одиннадцать с половиной тысяч против нулевой ставки. – И он выиграл.
– Ничтожная доля, просто гроши, – улыбнулся он. – Деньги за старую веревку. Но ты можешь крупно проиграть, если лошадь не побежит, и потому я стараюсь играть, лишь когда полностью уверен – моя лошадь непременно побежит, и у нее неплохие шансы. А следовательно, стартовая цена будет немного дешевле предварительной. И в пятницу стартовая цена Подсвечника снизилась до шести к одному.
– Ты когда-нибудь получаешь деньги, если лошадь проигрывает? – задал я очередной коварный вопрос.
– Видишь ли… – Билл немного помедлил, размышляя, продолжать ему или нет. Однако с его прежней осторожностью было покончено. – Наверное, да. Время от времени я это делал, если знал, что лошадь в неважной форме или не слишком старается победить. И, наконец, если я ставил на лошадь не по собственному выбору. На которую вовсе не собирался держать пари. Ну, допустим, если она простужена или у нее нога не в порядке.
Я вспомнил владельца, с изумлением услышавшего от тренера, что у его лошади «нога не в порядке». Ведь он-то полагал, что речь идет о четырех здоровых ногах. Выражение «нога не в порядке» было эвфемизмом, подразумевавшим жар в сухожилиях – верный признак легкого растяжения. Объезжать лошадь в подобном состоянии опасно, она вполне может «сломаться», то есть оступиться и полностью растянуть сухожилия. После чего ей надо будет несколько месяцев лечиться, а в худшем случае ее ждет конец скаковой карьеры.
Билл, несомненно, знал не хуже моего, что, разрешая тренерам делать ставки на победу, руководство на скачках запрещает им ставить на проигрыш.
– Выходит, стюарды увидели на твоем счете только выигрышную ставку? – подытожил я.
– Черт возьми, ты прав, – согласился он.
– Как же ты ухитрился сделать в четверг ставку на проигрыш? – не понял я.
– Есть разные способы, – снова усмехнулся он.
Я стал прикидывать, большой ли шаг следует сделать от ставки на нездоровую лошадь, которая, скорее всего, проиграет, до ставки на крепкую и сильную, которая, однако, тоже проиграет из-за жокея, не пытающегося победить. И уже собирался задать Биллу этот ключевой вопрос, когда нас прервал гул моторов подъехавших к дому машин. Они притормозили перед дверью черного хода, и гравий заскрипел под их шинами.
– Кого это черти в такое время принесли? – удивился Билл, подвинулся и выглянул в окно.
Это была полиция.
И, в частности, главный инспектор Карлисл из глочестерширского отделения вместе с другими полицейскими, четверо из которых приехали в форме.
Билл вышел им навстречу к двери черного хода.
– Уильям Джордж Бартон? – осведомился главный инспектор.
– Да, это я, – сказал Билл.
– Я арестую вас по подозрению в убийстве Хью Уокера.
Глава 6
– Вы, должно быть, шутите, – не поверил Билл. Но они не шутили.
– Вам не надо ничего говорить, – продолжил главный инспектор. – Но вашей защите может повредить, если на допросах вы не упомянете о чем-либо, впоследствии подтвержденном в суде. Любое ваше высказывание может рассматриваться как свидетельство.
Билл ничего не ответил. Он просто стоял перед полицейскими с раскрытым ртом.
Но они еще не завершили все формальности.
В доме появился другой полицейский в штатском и повторно арестовал его, в этот раз по подозрению в махинациях на скачках. Те же самые права. Билл не слушал. Он страшно побледнел и выглядел так, словно вот-вот мог потерять сознание. И это наверняка случилось бы, не подхвати его под руки двое полицейских в форме. Крепко держа Билла, они повели его к машине.
Он оглянулся через плечо на меня, стоявшего в дверях.
– Передай Джульет, чтобы она покормила лошадей, – попросил он.
Полицейский записал его слова.
– Я побуду здесь до ее прихода, – обещал ему я.
– Она живет рядом, вниз по дороге. Проследи тут за всем, ладно?
– О'кей.
Его втащили в машину и увезли из дома, где остались семь полицейских.
– Это опять вы, мистер Холли. – Фраза инспектора Карлисла прозвучала как обвинение.
– А это опять вы, главный инспектор, – отозвался я тем же тоном.
– Что вас сюда привело? – насторожился он.
Я решил не говорить ему, что тоже пытаюсь найти убийцу Хью Уокера.
– Навещал друга, – коротко пояснил я. Полицейские начали один за другим входить в дверь.
– Что вы намерены здесь делать? – поинтересовался я.
– Будем обыскивать дом, – ответил Карлисл. – Поскольку мистер Бартон арестован, мы вправе провести обыск. И были бы вам очень признательны, мистер Холли, если бы вы сейчас освободили помещение.
«Могу поручиться, что были бы», – подумал я.
– Полагаю, что у мистера Бартона есть такое же право рассчитывать на присутствие своего друга во время любого обыска, и он, как вы слышали, просил меня постеречь вещи. Вот потому я и останусь.
– Как хотите, – без особого разочарования заметил инспектор Карлисл. – Но, пожалуйста, отойдите и не мешайте нам.
Вместо этого я принес из своей машины фотокамеру и сделал несколько мгновенных снимков полицейских, строго, по порядку обшаривавших дом. Карлисла, несомненно, раздражало мое присутствие. Он приближался ко мне и топал ногами всякий раз, когда вспыхивала камера.
– Неужели в этом есть необходимость? – спросил он наконец.
– По-моему, ваш обыск нуждается в подробном документальном сопровождении, – откликнулся я. – А значит, я вам помогаю. И после пришлю снимки по электронной почте.
– Вы не знаете, владел ли мистер Бартон оружием? – полюбопытствовал он. – В частности, 38- дюймовым револьвером.
– Нет, не знаю, вряд ли он у него имелся.
Мне было известно, что Билл никогда не покупал детям игрушечное оружие на Рождество или дни рождения. Он считал, что оно приучит их к жестокости. Я не мог себе представить, будто он хранил дома настоящее.
Когда в половине пятого у конюшен показались Джульет Бёрнс и остальные конюхи, работавшие в вечернюю смену, полиция забрала со стола Билла все компьютерное оборудование, уложила его в большие
