перспективы на продвижение имеют тут люди упорные и готовые учиться. Дораль казался наверху блаженства.
За завтраком он воспел мои достижения на текущий момент в тысячах звучных строк. Но я был трезв и не позволил его хвалам вскружить голову созерцанием собственного величия. Я-то знал себе цену. Ясное дело какая-то пичуга регулярно приносила ему новости, но эта пичуга — врунья. Джон Генри-Стальной Человек и тот не мог бы сотворить то, что делал я, если верить Джоковой оде.
Я принял все как должное, ничего не отразив на своем геройском благородном лице, а затем встал и выдал им «Кейси в Бате», вложив сердце и душу в строку «Кейси могучий вынул его».
Стар в свободной манере интерпретировала мое выступление. Я (согласно её переводу) восхвалял всех леди из дома Дораля, причем мои мысли явно ассоциировались с образами мадам Помпадур, Нелл Гвин, Нинон Ланкло и Ренджи Лил<Имена знаменитых куртизанок, оставивших след в истории Франции и Англии.>. Стар не называла этих знаменитостей по именам, но зато изощрялась в хвалах на невианский манер, применяя термины, которые наверняка сразили бы даже Франсуа Вийона.
Мне пришлось выступить на «бис». Я продекламировал им «Дочурку Рейли» и «Бармаглота»<Стихи Л. Кэрролла.>, сопровождая текст жестикуляцией.
Стар интерпретировала и это в должном духе. Она сказала именно то, что сказал бы я сам, будь в состоянии слагать поэтические строфы. Вечером, на второй день пребывания в гостях, мы встретились со Стар в парилке сауны Дораля. Около часа мы пролежали, закутанные в простыни на ложах, стоящих рядом, изгоняя вместе с потом вредные шлаки и восстанавливая силы. Я тут же выложил ей свое удивление происходящим и удовольствие по тому же поводу. Вообще-то на такие темы говорить трудно, но Стар — из тех немногих, перед кем я отваживаюсь открыть душу.
Она внимательно выслушала меня. Когда же я закончил, тихо сказала:
— Мой Герой, как ты знаешь, я плохо знакома с Америкой, но из того, что мне рассказывал Руфо, я усвоила, что ваша культура уникальна в сравнении с культурами других Вселенных.
— Да, я понимаю, что Соединенные Штаты не так наловчились в этих делах, как, например, Франция…
— Франция! — Тут она неподражаемо пожала плечами. — Латиняне никудышние любовники! Это утверждение я слышала неоднократно и готова его подтвердить, исходя из собственного опыта. Оскар, насколько я понимаю, ваша культура — единственная из полуцивилизованных, в которой любовь не рассматривается как высшее искусство и не исследуется так глубоко, как того заслуживает.
— Ты хочешь сказать, что мы в чём-то сходны с Невией? Как бы не так! «Это слишком хорошо для простого народа!»
— Нет, я не имею в виду, что вы такие же. — Стар говорила по-английски. — Хотя я и очень люблю своих здешних друзей, но это варварская культура и их искусство — тоже варварское. О, по-своему это прекрасное искусство, даже превосходное. Но… если мы переживем все то, что нам ещё предстоит пережить, и когда трудности останутся позади, я хочу, чтобы ты попутешествовал по разным Вселенным. И ты поймешь, что я имею в виду. — Стар встала, придерживая простыню как тогу. — Но я рада, что ты доволен, мой Герой. Я тобой горжусь.
Я полежал ещё немного, обдумывая услышанное от Стар. «Высшее искусство», а там — дома — мы даже не изучаем его, а ещё менее — преподаем. Да и как это делать? Обучение балету требует многих лет, а в «Метрополитен Опера» не приглашают петь за громкий голос. И почему у нас любовь классифицируется как инстинкт?
Разумеется, сексуальный аппетит — это инстинкт, но разве аппетит превращает обжору в гурмана, а кухарку из забегаловки — в изысканного ресторанного повара? Черт побери, но ведь даже, чтобы стать кухарем в обжорке — надо учиться.
Я вышел из парилки, насвистывая «В мире все лучшее — даром», но тут же замолчал, чувствуя сожаление ко всем своим несчастным компатриотам, ограбленным ещё в день своего появления на свет самым колоссальным жульничеством в Истории.
* * *
Проводив нас на милю за пределы своих владений, Дораль попрощался с нами, обнял меня, расцеловал Стар и взъерошил ей волосы. Потом, вместе со всем эскортом, выхватил шпагу и отдавал нам салют до тех пор, пока мы не скрылись за ближайшим холмом. Я ехал рядом со Стар, Руфо храпел позади.
Я взглянул на Стар, у неё чуть подрагивали уголки губ. Она поймала мой взгляд и чопорно произнесла:
— Доброе утро, милорд.
— Доброе утро, миледи. Каково почивали?
— Благодарю вас, недурно, милорд. А вы?
— Спасибо, тоже хорошо.
— Вот как? А с собакой ничего странного этой ночью не произошло?
— Собака ночью ничего не делала и это было самым странным, — сказал я, стараясь сохранять на лице полную серьезность.
— Неужели? Такая жизнерадостная собачка?! А тогда, кто был тот рыцарь, которого я видела с некой леди?
— То было не ночью. Ещё — варкалось<«Варкалось. Хлипкие шорьки», «О, светозарный мальчик мой» — строки из знаменитого стихотворения Л. Кэрролла «Jabberwocky» (в русском переводе «Бармаглот»).>.
— Понятно. Значит, у тебя «взы-взы» стрижает меч? О, светозарный мальчик мой!
— Брось свои бармаглотовы штучки, ты чересчур игривая девчонка! — Я старался быть серьезным. — У меня есть друзья, и они подтвердят мое алиби. А кроме того — во мне сила десяти мужей, ибо чист я сердцем.
— Да, это-то мне известно — ваши друзья просветили меня насчет силы десятерых, милорд. — Тут она захохотала, шлепнула меня по бедру и принялась во все горло распевать припев из «Дочурки Рейли». Вита Бревис застыдилась, Арс Лонга запрядала ушами и посмотрела на Стар с явным неодобрением.
— Перестань! — одернул я её. — Ты шокируешь лошадей.
— Во-первых, они не лошади, во-вторых, их невозможно шокировать. Ты видел, как они занимаются этим? Несмотря на свое многоножие? Сначала они…
— Придержи язык! Арс Лонга — леди, чего не скажешь о тебе.
— Я же предупреждала тебя, что я — стерва. Сначала она ложится на бок…
— Да видел я! Мьюри думала, что это может позабавить меня. А я получил приступ комплекса неполноценности, длившийся весь вечер.
— Рискну поспорить, что не весь вечер, милорд. Ну, раз так, давай споем «Дочурку Рейли». Ты начинай, я буду вторить.
— Что ж… Но тогда — не очень громко, иначе разбудим Руфо.
— Его не разбудишь. Он набальзамирован.
— Тогда разбудишь во мне зверя, а это куда хуже. Стар, милая, а где и когда Руфо был похоронных дел мастером? И как из похоронной конторы он попал в наши дела? Его выгнали, что ли?
— Могильщик? Руфо? Не может того быть! — удивилась Стар.
— Он говорил со мной с полным знанием дела.
— Вот как! Милорд, у Руфо множество недостатков, но правдивость не входит в их число. Кроме того, в нашем мире могильщиков не бывает.
— Не бывает? Что же вы делаете со своими покойниками? Нельзя же оставлять их в своих гостиных? Это было бы негигиенично.
— Я тоже так думаю, но мой народ именно так и поступает: держит покойников в своих гостиных. Во всяком случае, по нескольку лет. Обычай основан на чистой сентиментальности, но мы и есть сентиментальный народ. Хотя даже у нас кое-кто перебарщивает с этим делом. Одна из моих теток держала в собственной спальне всех своих усопших мужей — там была страшная теснотища, а кроме того она непрерывно о них говорила, все время повторяясь и путаясь. Я даже перестала ходить к ней в гости.
— Ничего себе! Она их чистила пылесосом?
— О да! Она была очень хорошая хозяйка.
