Хан Казы действительно был удивлен тем, что Мирза выполняет черную работу.
— Мы подумаем об этом, — важно проговорил шеф.
Через некоторое время какие-то люди, бесцеремонно и цепко ощупывая взглядами Мирзу, стали заговаривать с ним, расспрашивать о прошлом. Мирза рассказывал. «Послы» муфтия цокали языками. Затем они расхваливали своего хозяина Садретдинхана и советовали перейти к нему, дабы Мирза мог применить свои познания на пользу аллаху и самому себе. Предлагали составить протекцию. Слуга пожал плечами.
— Я не знаю муфтия, мне неудобно идти к незнакомому человеку.
Его вежливая скромность и бескорыстие понравились муфтию, и он занялся «делом» упрямого чужестранца с той же старательностью, с какой совершал пятикратный намаз.
В один из дней с Мирзой заговорил бывший пскентский казий Пулат Хан:
— Зря вы не хотите посетить уважаемого человека…
Мирза остановился на миг: кто-то, недовольный, что приходится повторять, громко просил чаю. Он отнес чайник и вернулся, обдумав ответ. Торопиться нельзя было.
— Я понимаю, муфтий уважаемый человек… Конечно, нужно его посетить…
— Все мы мусульмане… — бормотал Пулат Хан.
— Видите, как я занят, — уклончиво, но вежливо улыбнулся Мирза. — У меня нет свободной минуты…
— Мусульманин должен помнить о своем долге… — твердил казий. Голос его тонул в шуме чайханы.
— Я постараюсь, — бросил на ходу Мирза.
Ему нужно было работать.
Спустя два-три дня Мирзу навестил еще один из пскентских казиев — Бахретдин Тура.
Эти бывшие казии сейчас на побегушках у муфтия. Раньше они не переступали порога чайханы Али, а теперь крутились вокруг Мирзы, болтая о священных чувствах мусульманина, превознося «самого уважаемого человека» и намекая на его благосклонность.
Садретдинхан, осторожная лиса, завязывал знакомство не сразу и далеко не с каждым эмигрантом.
Преклонные годы, сложная обстановка; большая переписка — все это ложилось нелегким грузом на согбенные плечи муфтия. Образованного, энергичного и, конечно, надежного помощника явно недоставало, а вокруг положиться было не на кого.
Неисповедимы пути случайности, но и случайность подчиняется логике обстоятельств, а ее можно предусмотреть.
Случайно ли Садретдинхан обратил свой взор на Мирзу?
Мог ли Мирза предвидеть это?
Конечно, он рисковал остаться незамеченным, но все же оказался прав, когда рассудил, что среди соотечественников, окружавших муфтия в Мешхеде, Садретдинхан вряд ли сможет найти человека, который сочетал бы в себе подлинную ученость с почтительной скромностью и юной убежденностью в незыблемости основ веры. А ведь именно об этих качествах нового служителя почтенного Али Акбара, столь редких среди эмигрантов, доносили муфтию его многочисленные шпионы!
Садретдинхан продолжал собирать сведения о жизни Мирзы Садыкова. А чем больше было сведений, тем чаще появлялись в чайхане пскентские казии.
Мирза почувствовал: время встречи настало.
Но ночам он мало спал. Нужно вживаться в образ, плохое исполнение трудной роли может в конечном счете стоить жизни. А ведь она только начинается… Сын пастуха, воспитанник детского дома, комсомолец двадцатых годов, студент… А потом?
Вот она когда начиналась, большая жизнь. Мирза выступает в печати. Его стихи радуют и друзей, и незнакомых ему читателей. Он поднимается на кафедру института… Десятки студентов слушают его лекции…
Были планы, были мечты…
Сейчас, готовясь к встрече с муфтием Садретдином, он записывает по памяти состряпанные ранее стихи — напыщенный националистический бред. Ставит под ними псевдоним «Юлчи» — «Путник». Нужно при первом же удобном случае осторожно познакомить с этим муфтия.
Стихи должны понравиться! — …Он вспомнил летучку в редакции журнала «Учкун», где был ответственным секретарем, живое и дружеское обсуждение его настоящих стихов, напечатанных в одном из номеров. В ушах снова прозвучали слова редактора Курбана Бердыева:
— Из вас выйдет большой поэт!
Мирза недовольно покачал головой: опять он окунулся в прошлое… Этого нельзя делать. Теперь у него другая, совсем другая жизнь.
Ведь все может случиться. Задумаешься, начнешь вспоминать — и вдруг невольно произнесешь одну-две строки вслух. А здесь — он усмехнулся — здесь не редакция журнала и не кафедра института…
Мирза свернул стихи трубочкой.
Сегодня четверг.
Завтра он пойдет в мечеть. Пора.
МЕЧЕТЬ
Ты можешь сотни лет о жемчуге твердить,
Но если не нырнешь — он твой лишь в сновиденье.
Муфтий Садретдинхан был имамом в единственной мечети для эмигрантов-суннитов. Она была построена шейхом Файз Мухаммедханом — афганцем из Индии.
В эту мечеть на улице Арк приходили молиться также служащие-мусульмане из английского консульства и приезжие купцы.
Сам муфтий жил в одной из худжр[13].
Служение аллаху было для муфтия великолепной ширмой: мечеть, это «благословенное» место, он превратил в одну из резиденций иностранных разведок. Правоверные сунниты и не подозревали, что шайтан давно овладел муфтием. Сан имама был надежным щитом и сам по себе внушал уважение.
Мирза был готов к встрече с главарем шпионов. В чайхане из подслушанных разговоров и бесед он за последнее время немало узнал о муфтии и его приближенных.
В пятницу мечеть суннитов особенно многолюдна. Как бы далеко ни жили мусульмане, они в этот день обязательно приезжают на молитву.
Солнце клонилось к закату, когда Мирза направился на улицу Арк.
С видом почтительной робости вошел он в мечеть.
Верующие уже разошлись, а имама не видно было, В большом дворе жилой части мечети Мирза осмотрелся. В правой стороне двора — ханака для молитв, налево — двухэтажное здание с хозяйственными помещениями внизу. На втором этаже — ряды худжр.
Мирза осторожно вошел в одно из помещений, напоминавшее террасу, с открытыми настежь дверями. Прижав руки к груди, он поздоровался и представился.
Пятеро незнакомых людей молча разглядывали гостя.
На самом почетном месте сидел худощавый старик с острыми, как у рыси, глазами и редкой козлиной бородкой. Во рту у него была сигара. Перед ним на низком столике поблескивал самовар. Дым сигары, смешиваясь с паром, уносился, подхваченный сквозняком.
Старик казался озабоченным.
