пределами измученной временем души человека существует его дух ('несотворенный и не могущий быть сотворенным', как сказал Экхарт) Атман, родственный или даже тождественный Брахману. 'Гита', как и остальные формулировки Вечной Философии, оправдывает отношение Бога к человеку утверждением - и утверждение это основано на наблюдении и непосредственном ощущении - что человек может, если только захочет, умертвить свое отдельное бренное 'я' и соединиться с вечным Духом. Она также утверждает, что аватара воплощается для того, чтобы помочь людям достичь этого единения. Для этого он применяет три способа - несет истину миру, пребывающему в добровольном невежестве; пробуждает в душах 'плотскую любовь' к своему человеческому образу, но любовь эта является не целью, а средством обретения духовной любви-знания Духа; наконец, он служит в качестве 'проводника' благодати.
Богу, который есть Дух, можно поклоняться только в душе и во имя его самого; но Богу, существующему во времени, как правило, поклоняются посредством жертвоприношений ради достижения бренных целей. Существующий во времени Бог - это такой же явный разрушитель, как и созидатель; и поскольку это так, то поклоняться ему с помощью методов, таких же ужасных, как и порождаемые им катастрофы, представляется вполне уместным. Отсюда и кровавые жертвоприношения индийской богине Кали, вернее, ее аспекту Природы-Разрушительницы; отсюда проклятые иудейскими пророками приношения детей в жертву Молоху; отсюда человеческие жертвоприношения, практиковавшиеся, например, ацтеками, карфагенянами, друидами, финикийцами. Во всех этих случаях Бог, которому приносились жертвы, был Богом, существующим во времени, или персонификацией Природы, которая является ничем иным, как самим Временем, пожирателем своих собственных детей; и во всех этих случаях ритуал преследовал одну и ту же цель - либо выпросить какую-либо милость, либо отвратить какое-нибудь из тех ужасных несчастий, которые всегда имеются в запасе у Природы и Времени. Ибо эта цель казалась стоящей того, чтобы заплатить за нее высокую цену монетой страдания, которую Разрушитель явно очень ценил. Величием цели оправдывалось использование средств изначально ужасных, поскольку они изначально были похожи на время. Сублимированные следы этого древнего образа мышления и поведения до сих пор можно найти в определенных теориях о Побитии Камнями и в концепции Мессы, как постоянно повторяемого принесения в жертву Богочеловека.
В современном мире боги, которым приносятся человеческие жертвы, являются персонификациями уже не Природы, а сотворенных самим человеком политических идеалов. Разумеется, все они относятся к бренным событиям реальным событиям прошлого и настоящего, воображаемым событиям будущего. И здесь следует отметить, что философия, утверждающая существование и непосредственное осознание вечности, связана с определенным типом политической теории и практики; философия, утверждающая, что единственной реальностью является происходящее во времени, порождает иной тип теории и оправдывает совершенно иной тип политической практики. Об этом ясно заявили марксистские авторы, указавшие, что когда христианство заботится, в основном, о бренных вещах, оно является 'революционной религией', а когда, под воздействием мистиков, оно обращается к Вечному Евангелию, описываемые в котором исторические и псевдоисторические факты являются ничем иным, как символами, оно становится политически 'статичным' и 'реакционным'.
Этот марксистский взгляд на проблему отличается некоторой упрощенностью. Не совсем верно, что все озабоченные бренностью теологии и философии обязательно являются революционерами. Цель всех революций заключается в радикальном изменении и улучшении действительности. Но некоторые маниакальные философы озабочены только прошлым, а не будущим, и оправдывают политику, направленную исключительно на сохранение или восстановление status quo* (* Существующее положение (лат.). - Прим.ред.) и возвращение к 'добрым старым временам'. Но ретроградывремяпоклонники имеют нечто общее с революционными борцами за светлое будущее; и те, и другие ради достижения своей цели готовы на безграничное насилие. И именно в этом состоит основное различие между политикой философов вечности и политикой философов времени. Ибо последние считают, что абсолютное добро следует искать в бренном мире - в будущем, когда все будут счастливы, потому что будут действовать и думать либо совершенно по новому, либо, наоборот, по старому, в соответствии с освященными временем традициями. И поскольку абсолютное добро находится в бренном мире, они считают оправданным применение бренных средств для его достижения. Инквизиция сжигает на кострах и пытает во имя чистоты веры, ритуал и церковно-поли-тико-финансовая организация считаются необходимыми условиями вечного спасения человеческой души. Поклоняющиеся Библии протестанты ведут долгие и жестокие войны, чтобы в мире восторжестововало то, что они вообразили подлинным древним христианством апостольских времен. Якобинцы и большевики готовы принести в жертву миллионы человеческих жизней во имя светлого экономического и политического будущего, столь выгодно отличающегося от настоящего. И вот уже вся Европа и большая часть Азии должны быть принесены в жертву идеям людей, увидевших в каком-то магическом кристалле Вечнопроцветающее Коллективное Хозяйство и Тысячелетний Рейх. История недвусмысленно говорит о том, что большинство из тех религий и философских школ, которые слишком серьезно воспринимают время, связано с политическими теориями, насаждающими и оправдывающими широкомасштабное насилие. Единственным исключением является простая эпикурейская теория, провозглашающая следующее отношение к слишком реальному времени: 'Ешь, пей и веселись, потому что завтра мы умрем'. Это не очень благородный и даже не очень реалистичный вид нравственности. Но в нем гораздо больше здравого смысла, чем в революционной этике: 'Умри (и убей), чтобы завтра кто-нибудь другой ел, пил и веселился'. На практике, разумеется, борьба за веселье будущих поколений чрезвычайно опасна. Ибо процесс массового самопожертвования и массовых убийств создает материальные, социальные и психологические условия, которые фактически гарантируют провал величественных замыслов революционеров.
Те люди, философия которых не принуждает их относиться ко времени слишком серьезно, считают, что абсолютное добро нужно искать не в общественном прогрессе-апокалипсисе революционера и не в искусственно сохраняемом прошлом реакционера, а в вечном 'сейчас', существование которого те, кто желает абсолютного добра достаточно сильно, могут осознать в результате непосредственного ощущения. Смерть сама по себе не является пропуском в вечность; точно так же массовое убийство не имеет ничего общего с освобождением ни жертв, ни убийц, ни их потомства. Мир, который не укладывается в понимании - вот плод освобождающего ухода в вечность; но и мир в его обычной повседневной форме также является корнем освобождения. Ибо там, где бушуют страсти и существует множество отвлекающих факторов, абсолютное добро никогда не будет осознано. Это одна из тех причин, по которым политика философов вечности отличается терпимостью и ненасильственностью. Другая причина в том, что вечность, осознание которой является абсолютным добром, есть царство божие внутри нас. Ты - это Оно; и хотя Оно бессмертно и неуязвимо, убийство и мучение индивидуального 'тебя' есть дело космического значения, поскольку оно является вмешательством в нормальные и естественные отношения между индивидуальными душами и божественной вечной Основой всего бытия. Любое насилие прежде всего является святотатственным мятежом против божественного порядка.
Переходя от теории к истории, мы обнаруживаем, что те религии, теологи которых в наименьшей степени интересовались бренными событиями и в наибольшей степени - вечностью, связаны только с наименее насильственной и наиболее гуманной политической практикой. В отличие от ранних иудаизма, христианства и ислама (все они были маниакально озабочены временем), индуизм и буддизм никогда не преследовали инакомыслящих, практически ни разу не призывали к священным войнам и удержались от сползания в религиозный империализм, идущий рука об руку с политическим и экономическим угнетением цветных народов. За четыреста лет, с начала шестнадцатого века и по начало двадцатого, большинство христианских европейских наций потратили значительную часть времени и энергии на агрессию против своих нехристианских соседей на других континентах, на их покорение и эксплуатацию. На протяжении этих столетий многие отдельные священники сделали все, что могли, для смягчения последствий этого беззакония; но ни одна из основных христианских церквей официально не осудила бесчинства европейцев. Первый коллективный протест против рабовладения, введенного англичанами и испанцами в Новом Свете, был в 1688 г. это был митинг квакеров Джермен-тауна. Очень знаменательный факт. Среди христианских сект семнадцатого века квакеры выделялись наименьшей склонностью истово молиться на историю и на бренные вещи. Они верили, что внутренний свет присутствует внутри каждого человека и что спасение обретут живущие в согласии с этим светом и не зависящие ни от веры в исторические или псевдоисторические события, ни от отправления определенных ритуалов, ни от поддержки конкретной
