мне не особенно нравятся. В них, по всей видимости, когда-то был пожар. Стены почернели, в углу стоит полуобгоревшая кушетка, по полу раскиданы старые журналы. Всякие дамские журналы 1990-го года и даже порно, ничего ужасного, просто голые женщины, такие растрепанные и помятые, что особо много и не разглядишь.
На втором этаже комнаты все еще более-менее в порядке. Там даже есть камин, в нем можно развести огонь, на комоде и полках стоят фотографии в рамках, мы много раз их рассматривали, ощущая что-то вроде почтительного страха.
На одной из фотографий — нарядная дама и человек в военной форме. У него ужасно строгий вид. Мы называем его Синей Бородой.
У-у-у-у-у, тут бродит синее привидение с синей бородой… — говорит Лиззи всякий раз, когда мы заходим в эту комнату, и по спине у нас бегут мурашки.
Не хотелось бы мне с ним встретиться…
Мое царство — на чердаке.
Я поднимаюсь по деревянной лестнице наверх, голуби замечают меня слишком поздно и испуганно вспархивают к стропилам. Их перья устилают пол нежным покрывалом.
Тс-с-с… Тс-с-с… — говорю я, не бойтесь, это я, вы же меня знаете…
Но они все равно пятятся от меня, бьют крыльями, тревожно семенят по балкам туда-сюда.
Чердак пуст, здесь лежит только огромный матрас с подушками и одеялами, которые я собственноручно притащила сюда наверх, матрас лежит под той частью крыши, которая не протекает, с балки над ним свисает до самого пола кусок розовой ткани, как полог. Его принесла Лиззи. У нее дома полно всяких безвкусных вещей, но здесь полог выглядит совершенно уместно.
Каждый раз, когда я прихожу сюда, мне немножко страшно: а вдруг кто-нибудь все тут разломал или вообще все исчезло.
С закрытыми глазами я падаю на спину, на подушки, они пахнут сеном и мышами, весной и старыми перьями.
Зима прошла.
На коньке крыши сидит дрозд и поет про вечер, про то, что день скоро закончится и мир станет опасным. Я бы с удовольствием заснула, лучше всего надолго, навсегда, так бы и лежала всю жизнь на этих подушках, слушала бы голубей и дрозда, тут меня никто не найдет.
Я открываю глаза, потому что по моему лицу пробегает тень.
Это тот самый мальчишка.
Мы как завороженные смотрим друг другу в глаза.
Я вдруг пугаюсь и стараюсь смотреть сердито и враждебно.
Чего тебе тут надо, — спрашиваю я через некоторое время. Мой голос звучит твердо и храбро.
Мальчишка только пожимает плечами. Он садится передо мной на корточки.
Я вижу, что нос у него немного кривой, и боюсь, что в этом виновата я и что сейчас он за это со мной рассчитается. Прямо сейчас, когда мы тут одни и нас никто не услышит.
Он намного сильнее меня, хотя и не выше, но он стал шире в плечах, с тех пор как я видела его в последний раз. Мускулы на руках у него ого-го, они хорошо вырисовываются под свитером. Я потихоньку сжимаю кулаки, так, на всякий случай.
Тут он ухмыляется.
Я знаю, кто ты, — говорит он.
На секунду сердце у меня останавливается, я жду, что он дальше скажет: это ты сломала мне нос.
Твой отец ведет у нас биологию. Настоящая сволочь.
Он не смотрит на меня, и я этому рада, я вся сжимаюсь, как будто на этот раз он ударил меня в лицо.
Я не знаю, что сказать. Наверно, что-нибудь в папину защиту, но в голову ничего не приходит. К тому же я знаю, что ученики папу не особенно любят. Он очень строгий, не только в школе, но и с нами дома.
Он единственный учитель в школе, который в наказание заставляет учеников оставаться после уроков. Думаю, что и учителя не очень-то хорошо к нему относятся.
Мальчишка встает и прислоняется к подгнившим стропилам, у той стороны крыши, где через дыры в ней виден поселок. Он небрежно вытаскивает помятую пачку сигарет из кармана штанов.
Хочешь? — спрашивает он, но не дожидается ответа и сует в рот сигарету.
Дым вьется по чердаку, словно туман, меня это злит, потому что дым раздражает моих голубей, они нервно воркуют, стараясь держаться от мальчишки подальше.
Я встаю.
Не очень-то приятно сидеть и смотреть на него вот так, снизу.
Я ему не доверяю, в конце концов, это ведь я тогда опозорила его перед друзьями, и это именно мой отец преподает в его школе.
Не знаю, что хуже.
Правда, что твой отец раньше был боксером?
Я удивленно смотрю на него, мы стоим рядом, на его лице отражается закат, и тут я замечаю, что он очень даже красивый. Цвет глаз не разглядеть, но ресницы темные и длинные, почти как у девочки.
Я поскорее отвожу взгляд и смотрю туда же, куда и он, на новый поселок.
Да, был когда-то, — говорю я, но давным-давно.
И он никогда не был профессионалом. Но этого я говорить не буду, это никому не интересно.
Он до сих пор тренируется каждый день, — добавляю я, у него в подвале груша.
Мальчишка кивает, как бы говоря «так я и думал».
Он как-то вломил одному нашему однокласснику. Бенни его звали, он был старше нас, потому что два раза оставался на второй год, но воображал, что он какой-то особенно умный. Посреди урока он бросил в доску хлопушку… Бах!.. Твой отец точно знал, кто это сделал. Он подошел, совершенно спокойно и — р-р- раз! Прямо в рожу, я уж думал, Бенни каюк.
Я неловко молчу. Эту историю я уже знаю. И вдруг чувствую отвращение к собственному отцу.
Прямо до тошноты.
Если кто-то наносит ответный удар через три секунды — это рефлекс, это можно.
Я бы и сам так сделал, — говорит мальчишка и размахивается, как будто хочет кому-то врезать.
Голуби испуганно вспархивают.
Им на сегодня достаточно, они облетают вокруг виллы, задевая друг друга крыльями, а потом направляются к поселку.
Тут мне становится страшно, вдруг мальчишка спросит, а как ведет себя мой отец дома — так же, как и в школе?
Я бы с удовольствием сказала, что он самый милый папа на свете и только к другим так мерзко относится, но это неправда. Теперь мне это ясно. И еще ясно, что я не хочу мальчишке врать.
Но он не спрашивает. Он щелкает по окурку, тот перелетает через крышу, скатывается в водосток, дымится там еще пару секунд, а потом тухнет.
Ты живешь там, в поселке? — спрашиваю я, хотя на самом деле уже знаю.
Угу, — говорит мальчишка, в «Солнечном парке».
Это звучит очень насмешливо.
Сейчас опять хотят расширяться, эту хибару в ближайшее время снесут, тут будет супермаркет…
Он косится на меня.
Вот теперь меня действительно тошнит, шею как будто кто-то сдавил, я чувствую слезы в глубине глаз, которые весь день только и ждали момента, чтобы выплеснуться. Более неподходящего они выбрать не могли.
Мне надо идти, — говорю я, стараясь сдержаться, потом поворачиваюсь и торопливо бегу вниз.
Эй, — кричит он мне вслед, как тебя зовут-то?
