жизни не понимают, но бабки зарабатывают. Мне-то повезло – мой не из простой семьи, у него еще дед в банке работал. И не жадный, – она выставила вперед расслабленную руку, на среднем пальце сверкнуло колечко. – Видишь? Подарил!
– А дома-то знают, что ты замуж здесь выходишь? – забросила Женя удочку в сторону украинского прошлого.
– Дома… тоже скажешь! Где он, этот дом… Я из дому десять лет как ушла. Мне четырнадцати лет не было.
– В четырнадцать лет? С родителями конфликты?
– Конфликты! – фыркнула девица, – Мать у меня была – золото. А папа капитан вообще, в белой форме ходил, фуражка с крабом…
Она приостановилась, какая-то мысль зашевелилась в маленькой голове:
– Мы в Севастополе тогда жили. Взрыв был на судне, отец погиб. Я маленькая еще была. Мама красавица, через год замуж вышла. А отчим, сама понимаешь, отчим. Подонок. Лупил меня почем зря. К кровати привязывал. Мать-то в смену работала. При ней он вроде ничего, а как она уйдет, так он набрасывается. Зверюга был. Садист. Я матери не жаловалась, я ее жалела. А подросла, он стал ко мне приставать. Как напьется, так и пристает. Изнасиловал меня, и я из дому убежала. А ты говоришь – что дома?
– Бедная девочка… Ты и хлебнула… – посочувствовала Женя.
Тамар звали Зиной, и она действительно хлебнула. Она была даже не из Харькова, а из заводского города Рубежное Харьковской области, с химзавода, и мама была не золото, а рабочая с производства, пьющая мать-одиночка, и папа в белом кителе был чистым плодом воображения, как и отчим, изнасиловавший в детстве, – но все это Женя узнала через два дня, когда гуляла с Тамар по набережной Лиммата.
– Да. Много чего было. У тети жила, в Брянске, – работала, училась. Повстречала парня. Богатый, красивый. Любовь была. Решили пожениться. Уже заявление подали. Он купил мне платье белое, брюлики, все, что надо. Свадьбу заказали на сто человек. Одних цветов на тысячу баксов привезли… И в день свадьбы, утром, его расстреляли, прямо в машине, вместе с шофером и телохранителем…
Тамар стряхнула маленькую слезинку с угла глаза. Поправила волосы, опять стали видны круглые мышиные ушки. Руки у нее были короткопалые, с длинными наклеенными ногтями. Она была не так уж молода, но детскость ее была еще трогательней от замазанных гримом моршинок вокруг глаз… У Жени прямо дух перехватило от жалости: ей под тридцать, а все еще играет в сказку…
– У меня подруга здесь в Цюрихе есть, Люда из Москвы, она раньше тоже в нашем бизнесе работала, не в нашем клубе, а в «Венеции». Так она уже два года как замуж вышла. Муж банкир, она с ним разъезжает. У них два дома в Цюрихе, дом в Милане. Люда, конечно, класс, у нее четыре языка, она все знает – говорит хоть о музыке, хоть о картинах. В прошлом году она домой ездила. А вот это – никто себе позволить не может.
– А что, очень дорого? – задала Женя совершенно нелепый вопрос, и Тамар захохотала.
– Да причем тут «дорого»? Дорого – это само собой. Опасно! А ну как обратно не впустят? Мы здесь все живем еле-еле. Две тысячи – за квартиру. Одежда наша жутко дорогая, каждые трусы – стольник, бра – вообще от трехсот. Крем-шампунь купишь– все, на жрачку вообще не остается, – она спохватилась, растопырила пальчики. – Ну у меня, конечно, порядок. Даже и до Франца, моего жениха, у меня были клиенты… Я за сто франков не ходила, тысяча баксов ночь. Но вообще здесь оч-чень непросто жить…
– А вернуться не думала? – опять сморозила глупость Женя, и Тамар засмеялась громко, так что сидящая рядом парочка оглянулась.
– Ты что, больная? Что я там буду делать? На вокзал пойду? У меня здесь профессия, бизнес, я в кабаре работаю! Да там тыщу лет пройдет, пока до культурной жизни дойдут. А может, вообще никогда…
Им давно уже поставили на стол шампанское. Тамар, не совсем и заметив, автоматически выпила.
«Начинающая алкоголичка», – догадалась Женя.
Мишель сидел в баре с марокканкой, которая в самом начале вызвала им Тамар. Марокканка была настоящая красавица. Женя переглянулась с Мишелем. Тамар поймала взгляд:
– И кого тут только нет, – черножопые и косоглазые. Мы с подругой в самом начале снимали с двумя черными. Ну такая деревня, слов нет. Мясо сырое ели! Одна потом померла. А вторая съехала. И мы наших девочек подселили, – она спохватилась. – Это давно было, теперь-то я свою квартиру нанимаю…
Охранник от дверей делал знак Тамар. Она встрепенулась.
– Да ты заходи. Возьми у Мишеля мои телефон, хочешь, днем погуляем. Я тебе Цюрих покажу…
Охранник махнул ей еще раз, и она пошла к выходу. Там ждал ее человек в темном плаще…
Следующий день был пропащий – у Жени болела голова, и никакие ее любимые таблетки не помогали. Она провалялась до двух. Потом позвонил Лео, сказал, что скоро заедет. Женя, совсем уж собравшаяся выйти в город, прождала два часа, пока он объявился. Он привез ей конверт с деньгами – на расходы.
В одиннадцать вечера снова отправились по маршруту: ресторан – стриптиз-бар – кабаре. Мишель опять потащил Женю в какой-то дорогой ресторан, рассуждая в дороге о тонких различиях между богатством французским, швейцарским и немецким. Швейцарское представлялось ему самым тупым. Вообще патриотом он не был, ругал свою страну почти беспрерывно, и Женя про себя удивлялась, чего же он, свободный художник, не уедет в другое место, но пока не спрашивала…
Лада из бара «Экс-эль» была главным объектом Жениного изучения в первой половине вечера. Полнотелая, с большой, слегка усталой грудью, она была похожа на медсестру, воспитательницу и парикмахершу. А также на подавальщицу в рабочей столовой, продавщицу в хорошем продовольственном магазине и приемщицу в химчистке. И одновременно – на всех советских послевоенных звезд от Серовой до Целиковской. Пергидрольные волосы, красная блестящая помада и широта души…
– Здравствуй, Лада. Я из Москвы. Мне Мишель про тебя рассказывал. Говорит, ты про здешнюю жизнь лучше всех знаешь. Все здесь сечешь, – начала знакомство Женя.
– Да мы здесь все сечем, – улыбнулась Лада и сразу же убрала улыбку. —А если чего не рассечешь, то тебе п…ц. Поняла, да?
– Ты давно здесь? – вопрос плохой, но обязательный.
– Здесь я три года, до этого я в Западном Берлине работала.
– А где лучше?
– Здесь лучше – и сравнивать нечего. И в материальном отношении, и по-всякому… Пьяный немец – тяжелый клиент. А здесь, считай, совсем и не пьют. Здесь гораздо приличней народ. А приезжие, сброд всякий, они всюду одинаковые. Но в Цюрихе всякой швали меньше. Здесь место дорогое, шваль всякая сюда не идет. Я довольна здесь, – с достоинством провинциальной учительницы ответила Лада.
– А домой не собираешься? – поинтересовалась Женя.
– Раньше были такие мысли. Но теперь все по-другому решается. Я замуж собираюсь, – улыбка внутренняя, тихая.
– Да что ты? За швейцарца? – обрадовалась Женя.
– За банкира. Состоятельный человек, не мальчишка, и, главное, он из хорошей здешней семьи, у него все банкиры до третьего колена. Прадед даже… – это Женя уже слышала…
– Много старше?
– Сорок два ему. Но женат не был. Мне тридцать четыре. Пора свою жизнь устраивать, – улыбается красными напомаженными… Помада блестит ровной поверхностью, без единой трещинки – особая какая-то косметика. – Я ребенка хочу родить. Хейнц детей любит.
– А как ты вообще за границу попала? – задает Женя ударный вопрос.
– Длинная история, – загадочно улыбается Лада. Она улыбается после каждого слова. Она все время улыбается. Это у нее вроде нервного тика. – Друг моего покойного жениха мне помог. Я из дому рано ушла, в четырнадцать лет. Работала, училась. Встретила человека – как в романе. Богатый, красивый, музыкант. В ансамбле выступал, по всей стране ездил. И накануне свадьбы – представь! – его убили. Может, ты в газетах читала, очень известная история была. И шофера его застрелили. Когда мне сказали, я полностью вырубилась, два месяца в больнице пролежала. Самоубийством кончала. Но друг его мне помог, он взял меня в свою группу на подтанцовку, и я поехала с ними в гастроли. И сделала ноги, – и снова она улыбнулась своей идиотской, изображающей загадочность улыбкой.
