Карманы были пронумерованы. Джульетта бросила взгляд сверху вниз на свой костюм и вдруг осознала, что номера надписаны вверх ногами. Они здесь для того, чтобы их прочитала именно она, не кто-нибудь другой. Джульетта стояла, отрешённо разглядывая цифры сквозь щиток шлема, а в это время за её спиной герметически закрылась дверь. Прямо перед её глазами возвышалась ещё одна, запретная — тихая, застывшая в ожидании, когда её откроют.
Джульетта потерялась в пустоте между обеими дверями, запертая в воздушном шлюзе с его переплетением ярко окрашенных труб, проступающих сквозь мягкие пластиковые полотнища на стенах и потолке.
Шипение закачиваемого в помещение аргона едва пробивалось сквозь шлем Джульетты. Оно дало ей знать, что конец близок. Давление нарастало; пластик плотнее прилегал к скамье, стенам, облеплял трубы. Джульетта ощущала, как сжимается её костюм, словно стиснутый невидимой рукой.
Она знала, что произойдёт дальше. Частичка её сознания задавалась вопросом: как так получилось, что она угодила сюда — девушка из Машинного, которой мир снаружи всегда был безразличен, которая никогда не нарушала законов (если не считать всякой мелочи) и которая была бы счастлива прожить остаток своей жизни в глубинах земли, вечно перепачканная машинным маслом? Девушка, у которой имелся лишь один интерес — чинить всё, что сломано? Девушка, которой не было дела до широкого мёртвого мира, окружающего её сейчас…
2
Джульетта сидела на полу тюремной камеры, прислонившись спиной к ряду стальных прутьев и устремив глаза на злой мир на стенном экране. Вот уже три дня, как она пытается научиться нелёгкой профессии шерифа; и все три дня она внимательно рассматривала наружный мир, но так и не понимала, из-за чего весь сыр-бор.
Ведь там всего лишь пологие увалы, серые унылые холмы, поднимающиеся к ещё более серому и унылому небу, да тусклый солнечный свет, пытающийся хоть как-то оживить пейзаж, впрочем, без особого успеха. И над всем этим — непрекращающийся ужасный ветер, под безумными порывами которого вздымаются облака сухой почвы, завиваются, закручиваются вихрями и несутся по мёртвой пустыне…
Для Джульетты в этом зрелище не было ничего вдохновляющего, ничего достойного внимания. Необитаемая пустошь, лишённая всяческого смысла и пользы. Никаких ресурсов, если не считать изъеденной ржавчиной стали башен, торчащих над дальними холмами, стали, добыть которую, перевезти, расплавить и очистить будет куда дороже, чем просто извлечь руду из шахт под Хранилищем.
Запретные грёзы о наружном мире — это всего лишь пустые фантазии. Мёртвые мечты. У людей, живущих на Верхнем ярусе и чуть ли не поклоняющихся виду за окнами, должно быть, мозги наизнанку: они не видят, что будущее — внизу, а не наверху. Оттуда, снизу, приходит нефть, обеспечивающая их энергией, минералы, из которых изготавливают всякие полезные вещи, и азот, насыщающий почву ферм и садов. Каждый, кто был «тенью» у химиков или металлургов, знает это. Те же, кто читает детские книжки с картинками, кто пытается сложить вместе таинственную головоломку забытого, а то и вовсе неизвестного прошлого, блуждают в потёмках.
Единственное, что в глазах Джульетты могло оправдать их одержимость — это необъятный простор сам по себе; но её он откровенно пугал. Может, это у
Джульетта перевела взгляд с сухих холмов и стоящих в воздухе клубов пыли на разбросанные вокруг по полу папки. Незавершённые дела её предшественника. На колене девушки пристроилась начищенная звезда — Джульетта пока ещё не прикрепила её к своему комбинезону. На одной из папок лежала фляжка, надёжно упакованная в пластиковый пакет. Такая невинная на вид, она уже совершила своё страшное деяние. Номера, написанные на пластике чёрной тушью, перечёркнуты — эти загадки давно решены, дела закрыты. Один номер оставался незачёркнутым. Это номер дела, папки с которым здесь нет, папки, набитой свидетельскими показаниями, заметками и прочими документами относительно смерти мэра, женщины, которую все любили и которую, однако, кто-то убил.
Джульетта видела некоторые из этих заметок, но лишь издали. Они были написаны помощником шерифа Марнсом. Он намертво вцепился в папку, не желал отпускать её ни на секунду, словно одержимый. Джульетте оставалось лишь заглядывать в эти бумаги издалёка, через стол своего помощника. Они были испещрены множеством мутных пятен — в тех местах слова расплылись, бумага вспучилась. Между этими высохшими следами слёз вились неряшливые каракули, совсем не похожие на аккуратный почерк, которым были написаны документы в других папках. Нет, эти строки, казалось, ползут по страницам, полные гнева и злости; многие слова были многократно неистово перечёркнуты и снова надписаны поверх зачёркнутого. Это было олицетворением той ярости, которая теперь постоянно и неизменно кипела в инспекторе Марнсе и которая заставляла Джульетту убегать от него камеру, чтобы иметь возможность спокойно поработать. Ей было совершенно невыносимо сидеть напротив этой разбитой, изломанной души и пытаться шевелить мозгами. Вид на наружный мир, как бы ни был он печален и уныл, вгонял в куда меньшую депрессию.
Здесь, в камере, она и убивала время между полными трескучих статических помех вызовов по радио и отлучками в места, где наблюдался какой-либо непорядок. Иногда Джульетта попросту перекладывала папки с места на место в соответствии с очерёдностью текущих дел. Она была шерифом всего Хранилища, выполняя работу, которой её никто не учил, но которую уже начала понемногу понимать. Одна из последних фраз, которые ей сказала мэр Дженс, оказалась (вот уж чего бы Джульетта не могла себе даже представить!) истиной: люди похожи на машины. Они барахлят. Они ломаются. Об них можно обжечься, если не будешь осторожен. Её работа состояла не только в том, чтобы выяснять, отчего это происходит и кто виновник, но и в том чтобы прислушиваться, приглядываться и заранее распознавать признаки надвигающейся аварии. Шериф — он как механик: гораздо лучше вовремя провести профилактику, чем пытаться собрать то, что развалилось.
Папки, раскиданные по полу — это всё мелкие дела последних дней: жалобы на распоясавшихся соседей, кражи… Вот кое-что поинтереснее: откуда взялась партия ядовитого самогона. Несколько дел касалось неприятных последствий употребления этого опасного напитка. И каждому делу надо было уделить внимание: требовалось больше находок, больше работы ногами — то есть только и знать бегать по запутанным коридорам Хранилища и вести такие же запутанные беседы, пытаясь отделить правду от лжи.
Готовясь к работе шерифа, Джульетта дважды перечитала Пакт, в особенности ту его часть, что касалась соблюдения правовых норм. Там, в Глубине, валяясь на кровати, с мышцами, ноющими от усталости после работы — наладки основного генератора — она изучала, как правильно вести бумажные дела, как сохранять вещественные доказательства в неприкосновенности и тому подобное; всё было логично, а многое близко и понятно ей как механику. Например, поведение на месте происшествия мало чем отличалось от того, как нужно себя вести, скажем, в насосной, когда там что-то сломалось — то есть со всей возможной осторожностью. А уж поломок в ком-то или в чём-то всегда предостаточно — знай держи уши и глаза открытыми и задавай правильные вопросы тем, кто имеет отношение либо к сломавшемуся оборудованию, либо к инструментам, обслуживающим это самое оборудование; словом, следуй за цепью событий, пока не упрёшься в источник всех бед. Конечно, иногда бывает, что зайдёшь не в том направлении — не без того, ведь не всегда получается отладить какой-то один агрегат, не сбив настройку другого; но Джульетта отличалась одним несомненным талантом: она умела отличать существенное от несущественного.
Она предположила, что именно эти способности и распознал в ней инспектор Марнс. Они заключались в терпении и скептицизме, с которым она задавала вопросы, иногда по виду совсем глупые, а на самом деле позволявшие ей в конце концов найти верный ответ. В прошлом она помогла раскрыть запутанное дело, и это придавало ей уверенности в своих силах. Тогда Джульетта не знала об этом — её
