Гиббон утвердительно кивнул:
— Да, уверен. Они охотятся за тобой, а не за детьми. Детей убьют, если поймают, — в этом сомнений нет. Но охотятся они именно за тобой.
Покосившись на кузенов, Гиббон увидел, что они закивали в знак согласия. А Элис, снова задумавшись, смотрела на детей.
Все они были тщедушными явно от недоедания. И можно было лишь удивляться тому, что они еще не умерли от голода. Вероятно, они выжили только благодаря тому, что отличались от обычных людей и могли долго обходиться без пищи. «Но сейчас, — думала Элис, — их жизнь может измениться к лучшему. И было бы грешно отказываться от такой возможности…» Да, ее дети могли бы жить в безопасности, могли бы не голодать, и для этого требовалось только одно — довериться этим людям, отпустить с ними детей. Довериться было очень трудно, но она все-таки решилась.
Элис смотрела вслед детям, уезжавшим с Лоханном и Мартином, пока они не исчезли из виду. Ей ужасно не хотелось расставаться с детьми, и сердце ее восставало против такого решения. Несколько раз Элис порывалась позвать их, крикнуть им, чтобы они вернулись. Но Элис все же сдержалась, потому что прекрасно понимала: всякий раз, когда Охотники нападали на ее след, жизнь детей подвергалась смертельной опасности. А ведь они были такими маленькими… И если с ней что-нибудь случится, то они почти наверняка без нее погибнут. Конечно, Алин был очень умным мальчиком, но ему всего девять… Разумеется, он сделал бы все, что в его силах, чтобы защитить младших, если бы ее захватили и убили, но Элис знала, что защитить их он все равно не смог бы. И всякий раз, когда Охотники выслеживали ее, шансов на то, чтобы уйти от них живой, становилось все меньше.
Элис напомнила себе, что детей увозят туда, где они будут в безопасности. Она напоминала себе об этом уже в сотый раз с того момента, как Гиббон заявил, что ей и детям придется расстаться. Умом она понимала, что его план очень хорош и что дети таким образом сумеют избежать пленения и смерти. Сомнения же шли от сердца, и ей пришлось их отбросить. Ведь эти мужчины были такими же, как она, такими же, как ее дети, и этого было вполне достаточно, чтобы довериться им. Впрочем, сыграло роль и еще одно обстоятельство… То выражение восторга и радостного удивления, что появилось на лицах Макноктонов, когда они впервые увидели детей. Возможно, именно это и рассеяло все ее сомнения и страхи.
— Мои кузены будут защищать детей, не жалея собственной жизни, — сказал Гиббон.
Взяв Элис под руку, он повел ее к лошадям. Гиббон внимательно наблюдал за ней, когда его кузены увозили детей. Он до самой последней минуты не верил, что Элис позволит увезти детей людям, которых она совсем не знала. Он сразу почувствовал, что она очень любила всех четверых, не только своего сына. И было понятно, что она ко всем относилась как к собственным детям. «Но почему же она их отпустила?» — думал Гиббон. Впрочем, он знал ответ, и этот ответ очень его встревожил. Элис отпустила детей с его кузенами только потому, что решила: исход ее противоборства с Охотниками уже определен, и скоро она все равно умрет. Он восхищался ее мужеством, но знал, что она не должна считать себя обреченной. Если они хотят выжить в течение тех нескольких дней, что им предстоит провести в пути, она должна была поверить в себя. Поверить в то, что он, Гиббон, не бросит ее и что вместе они непременно одержат победу в схватке с врагами и благополучно доберутся до Камеруна, где их уже будут ждать его кузены и дети.
— А мы?.. Разве мы идем на это не ради детей? — спросила Элис, забираясь на изящную вороную кобылу, которую он к ней подвел.
— Да, конечно, ради детей, — сказал Гиббон, седлая своего жеребца по кличке Храбрен.
Он в очередной раз мысленно похвалил себя за предусмотрительность. Отправляясь на поиски Заблудших, они взяли с собой двух лишних коней, и теперь, когда и он и Элис поедут верхом, им будет проще сбить со следа Охотников.
— Но сейчас мы с тобой приманка для Охотников. Когда же мы убедимся в том, что сбили их со следа, сразу отправимся в Камбрун.
— Ты так уверен в себе, — заметила Элис. — Но наши шансы против Охотников очень невелики, — добавила она со вздохом.
Ударив кобылу пятками в бока, Элис невольно улыбнулась — лошадь ее слушалась, так что не было причин для беспокойства. Она давно уже не сидела в седле, поэтому опасалась, что за прошедшие шесть лет утратила навыки верховой езды.
Когда Элис поравнялась со своим спутником, он пристально взглянул на нее и проговорил:
— Ты должна запомнить главное: в битву надо вступать с верой в победу.
— Но ведь никто не может знать наверняка, что победит, вступая в битву. Самые лучшие планы могут сорваться, и самые умелые воины могут допустить ошибку.
— Да, верно. Но если ты будешь так думать, то скорее всего действительно проиграешь сражение.
Элис мысленно согласилась с этим утверждением. Действительно, если ждешь худшего, то почти всегда случается худшее. Словно те высшие силы, что решают твою судьбу, читают твои мысли и думают, что ты и впрямь желаешь, чтобы случилось самое худшее. И выходит, что она в последнее время постоянно допускала ужасную ошибку… Она перестала надеяться на лучшее, и поэтому жизнь ее с каждым днем становилась все тяжелее. Конечно, Элис понимала, что проявляет слабость, однако ничего не могла с собой поделать — слишком долго она боролась за жизнь, и теперь ей казалось, что у нее уже не осталось сил для борьбы.
Покосившись на Гиббона, она спросила:
— Что ты собираешься предпринять?
— Надо отвлечь Охотников от моих кузенов и детей. Я намерен убивать Чужаков по одному до тех пор, пока никого из них не останется в живых. Или до тех пор, пока оставшиеся в живых не разбегутся и не оставят нас в покое.
— Значит, ты можешь убить их всех?
— Да, по крайней мере тех, которые не пожелают отказаться от своих планов. А тебя это беспокоит?
— Немного.
— Но почему? Они же хотели убить тебя и твоего ребенка.
— Да, хотели, — ответила Элис со вздохом, — и, поверь, я об этом никогда не забуду.
Какое-то время оба молчали, потом Гиббон вдруг спросил:
— Один из тех, что охотится сейчас за тобой, — отец Донна, верно?
— Да, Каллум. Тот высокий, который приказал Джорди уходить. Он никак не может успокоиться из-за того, что я сбежала от него и родила сына от его насилия. Каллум желает смерти и мне, и Донну. Он хочет, чтобы то, что он называет своим грехом, кануло в вечность.
Элис сделала глубокий вдох и отвернулась. Ей трудно было говорить о том, что ее сын внушает отвращение собственному отцу. Но однажды Донн все поймет, узнает жестокую правду, даже если она ничего ему не расскажет. И Элис со страхом думала о том, какой болью отзовется эта правда в сердце ее ребенка.
— И все же ты любишь своего ребенка, пусть даже он рожден от насилия, ведь так?
— Насилие всего лишь заронило семя. Я растила и нянчила моего сына. Он мой. Мне никогда не понять Каллума. Я не могу понять, как отец может смотреть на этого маленького мальчика и видеть в нем только зло, которое надлежит уничтожить.
— К сожалению, многие Чужаки думают так же, как отец твоего ребенка. И некоторым из них предстоит за это поплатиться.
Гиббон сказал это таким тоном, что Элис невольно поежилась. Но он, конечно, был прав. Когда за тобой идет Охота, тебе приходится обороняться любой ценой. Необходимость убивать — вот от чего Элис страдала сильнее всего. За шесть лет она лишила жизни четырех человек. Она видела смерть в их глазах, и
