Радуга чудес

— И впрямь — оно и лучше. Я сам думал — не усидишь, как начнут комары…

И пошел Степан один.

Чтоб как-то рассеяться, он предпринял этот обход прииска и теперь возвращался домой, в крошечную избушку с топчаном из плах и висящим на стене рюкзаком, где, кроме пары белья, находились бритва и томик Джека Лондона.

До домика еще оставалось с полкилометра, как тропинка раздвоилась: от нее отделялась под острым углом узкая стежка и, сперва почти параллельно, а потом все больше отклоняясь, уводила прямо в чащу. По ней днем ушел Степан…

У этой развилки наш молодой человек остановился, заколебавшись: то ли идти прямо домой, то ли свернуть по этой стежке в лес и шагать, шагать, пока не устанешь, а потом, вернувшись, можно будет с аппетитом съесть кусок соленой кеты с картошкой, попить крепкого чайку…

Исхода его решения ждал хунхузский часовой, поставленный наблюдать за прииском, пока шайка отдыхала тут же неподалеку. Часовой, стоя за деревом, положил конец ствола на сук: стреляя с упора, он обычно не промахивался. Он решил стрелять лишь в том случае, если русский подойдет совсем близко: преждевременный выстрел мог испортить намеченное на ночь нападение на прииск…

Молодой человек, наконец, решился — он зашагал по направлению к чаще. Часовой приготовился. И тут в идущем стало расти ощущение тревоги. С каждым шагом он точно надавливал телом невидимую пружину — ее сопротивление быстро нарастало. Внутри его неслышный уху, но внятный голос сказал: «Ни шагу дальше!» Он остановился, потом перешел на другую тропинку и зашагал домой.

Эту ночь он спал плохо — как никогда. Только стоило заснуть, как ему снился один и тот же сон: к его избушке по лесу подкрадываются вооруженные люди… Он просыпался, соскакивал с топчана и с кавалерийским карабином в руках выбегал из избушки, напряженно озираясь по сторонам. Но в лесу было тихо. Он возвращался, засыпал, и все начиналось снова.

Измученный, он встал, как только взошло солнце, развел на дворе костер, на котором начал кипятить чайник к завтраку. В этот момент появился другой охранник прииска и с ним собака ушедшего вчера на охоту Степана.

— А где Степан?

— Нету Степана. Может быть, совсем нету, — ответил охранник.

— Вишь, собака прибежала, а у ней на шее рана. Либо Степан на медведя неладно напоролся, либо на хунхузов. Пойдем искать, что ли?

— Да, пойдем…

Они торопливо начали собираться и завтракать, но не закончили завтрака, как перед ними появилась странная процессия. Это были старатели-китайцы — девять человек. Обнаженные до пояса, они молча один за другим подходили к двум русским и показывали грудь и спину. Обе части тела носили следы страшных ожогов — у одного даже грудные соски превратились в черный уголь.

Потом началось объяснение на приграничном русско-китайском жаргоне, из которого узнали, что ночью хунхузы напали на приисковых старателей и потребовали золота. Кто ссылался на то, что нет золота, тех пытали раскаленным металлическим ковшиком — прикладывали к животу, груди, спине… Хунхузы сказали, что одного русского, у которого была собака, они уже убили. Хотели убить и другого у самого прииска, но тот «мало-мало» не дошел. Собирались напасть на русских в избушке, но потом раздумали, зная что русские будут стоять до последнего…

* * *

Я упускаю все дальнейшее — поднятую тревогу и организованное преследование хунхузов, в котором наш молодой человек хотел принять ярое участие. Скажу только, что та, которую он любил, положила ему руки на плечи и сказала, что ни за что его больше в тайгу не отпустит, и настояла на своем. И потом они начали вместе необычную жизнь тех пламенных лет. Впоследствии он понял, что там, на тропинке, он был спасен потому, что у него была своя миссия на земле, которую еще надо было выполнить. Свою подругу он похоронил на склоне Урала, а сам — сам все еще ходит по этой земле…

Из нескольких источников может прийти человеку помощь. Первый из них Великие Гималайские Учителя — Махатмы, ведущие и направляющие эволюцию нашей планеты. Денно и нощно стоят они на страже Мира и, пользуясь своими духовными силами, о которых человечество пока так мало еще знает, отводят или смягчают бедствия и оказывают помощь человеку, который по своим качествам и устремлениям может быть полезен общему благу.

По условиям Кали Юги (Железного Века), многие не знали о существовании Махатм, а другие, услышавшие о Них, пытались отвергнуть Их существование и превратить Их в мифы. Теперь, когда в Государственном архиве Советского Союза хранится письмо Махатм Советскому Правительству и присланная Ими горсть земли на могилу Ленина, переданные уполномоченным на то художником и мыслителем с мировым именем Н. К. Рерихом, никакое отрицание уже немыслимо (Интересующихся подробностями отсылаем к статье С. Зарницкого и Л. Трофимова «Путь к Родине», напечатанной в журнале «Международная жизнь» № 1, 1965 г.).

Второй источник — Высшее Я самого человека, которому было оказана помощь. И опять- таки множество людей не знают, что они носят в себе нечто неизмеримо большее, чем их обычное, узенькое самосознание, ограниченное и погруженное, в большинстве случаев, в мелкие житейские интересы… Лишь в голосе совести (если эгоизм его не заглушил) они слышат ее укоряющий шепот. Это Высшее Я, состоящее из искры вечно существующего непостижимого Начала всего сущего и индивидуального самосознания, выработавшегося в течение миллиардов лет эволюции, в котором накоплен весь опыт множеств сменявших одна другую жизней, является тем, что люди иногда называют своим Ангелом Хранителем. От него исходят спасительные импульсы, предчувствия, интуитивные прозрения и помощь в разнообразнейших видах — он истинный наш Спаситель! Но глухая стена грубой материи отделяет нас от него, и, чтобы услышать его спасительный шепот, надо очищаться от эгоизма во всех его проявлениях и принять подвиг служения человечеству мыслью, словом, делом и примером. Надо сделать свою жизнь прекрасной и полноценной красотою поступков и устремлений.

Сергий Радонежский

Памяти моей жены Евгении Сергеевны Хейдок посвящаю.

Автор

— Вы уже уходите, но я все же задержу вас еще на несколько минут. Я хочу ответить вам на тот вопрос, который вы так и не решились мне задать. Как только вы вошли, ваш взгляд был прикован к изображению подвижника Сергия Радонежского[13] над моим письменным столом, и у вас мелькнула мысль: «Удивительно! Интеллигентный человек… Говорят — состоял лектором в двух высших учебных заведениях, а на стене икона?!»

— Мм… да право, я…

— Не надо оправданий: я ничуть не в обиде. Я же прекрасно знаю, при каких обстоятельствах вы воспитывались, знаю вашу программу образования — вы и не могли иначе думать.

Так вот, во-первых, это не икона (хотя вполне могла бы быть таковой), а репродукция менее известной картины Н. К. Рериха — он глубоко чтил этот великий Лик русской истории и изображал его не застывшей мумией святости при свете мерцающих в сумраке храма свечей в кадильном дыму, а трудником — строителем с топором в руках, в заношенной рясе… Ведь Сергий в самом деле рубил, строил и принимал бесконечный поток сирых, обездоленных, стонущих от татарского грабежа, от боярских поборов, скорбных и отчаявшихся русских людей… Он выслушивал их горести и погашал их кристальною струею своего сердечного участия в горе каждого. И каждый уходил от него облегченным и обновленным, унося вместе с добрым советом часть его великой любви к народу… Я уверен, что он отказался от предлагаемого ему сана митрополита Московского лишь потому, что слишком любил народ, и в лесах Радонежских он был ближе и