— Фирма 'Фили, Блис и Блис', — ответил Джозеф. — Джон Блис всегда вел дела бедного Ната.
— Вы знаете его домашний адрес?
— Нет, но думаю, он есть в телефонном справочнике. Я просто уверен, что он живет в Лондоне. Но почему? Ты думаешь, мы должны…
— Я позвоню ему завтра утром, — сказал Стивен и вышел.
Мотисфонт проводил его взглядом, в котором сквозила открытая неприязнь.
— Он слишком много берет на себя, — неодобрительно сказал он.
Джозеф, который выглядел несколько удивленным, повернулся и быстро проговорил:
— Глупости! Стивен знает, какой я старый путаник. Он совершенно прав! О, Господи, Эдгар, надеюсь, вы не хотите, чтобы я ревновал к собственному племяннику! Это уже слишком!
— Ну, коли вы не возражаете, думаю, меня это не касается, — сказал Мотисфонт.
— Мы со Стивеном понимаем друг друга, — объяснил Джозеф, опять превращаясь в снисходительного дядюшку. — А сейчас нам, наверное, лучше пойти спать. Мы все немного перевозбудились, иначе и быть не могло. Может быть, ночь принесет нам утешение. — Он подошел к двери, но, открыв ее, обернулся, чтобы сказать с печальной улыбкой: — Мы уже чувствуем пустоту в жизни, и я, наверное, больше всех. Ложиться спать, не пожелав доброй ночи Нату! К этому не скоро привыкнешь!
Этот непристойный пафос вызвал у Мотисфонта и Ройдона реакцию, неизбежную для англичанина. Мотисфонт покраснел и кашлянул; Ройдон уставился в пол и пробормотал:
— Да, конечно!
Джозеф вздохнул и сказал:
— Не стоит навязывать вам свое личное горе. Мы все должны стиснуть зубы.
Никому из тех, кто его слышал, и в голову не пришло ответить в том же духе, поэтому Джозеф, еще раз вздохнув, удалился тяжелой поступью.
— Если учитывать, что мистер Хериард не сказал ему ни одного доброго слова… — начал Ройдон.
Мотисфонт не меньше Ройдона оскорбился попыткой Джозефа сыграть на его чувствах, но он знал Хериардов многие годы и не собирался присоединяться к длинноволосому драматургу в его пренебрежительном отношении к ним. Он сдержанно сказал:
— Хериардов не сразу узнаешь. У них у всех, исключая Джо, острые языки, но я никогда не обращал на это внимания. Не надо судить по внешнему виду.
— Мне кажется, они все играют друг другу на руку! — сказал Ройдон. — Меня не удивит, если окажется, что отвратительная грубость Стивена по отношению к Джозефу Хериарду — сплошное очковтирательство! Нельзя не заметить, как они стоят друг за друга, когда приходится туго!
Мотисфонт во многом был согласен с Ройдоном, но он не собирался признаваться в этом. Он только сказал, что неудивительно, если семья держится вместе, и направился к двери.
Ройдон последовал за ним наверх, сердито заметив, что он не так представлял себе Рождество.
Он был совсем не одинок в своей оценке случившегося. Начальник полиции, принимая доклад от инспектора Колволла, сказал, что именно такое и должно было случиться, когда заболел Брэдфорд.
— Да, сэр, — ответил инспектор Колволл, проглотив обиду.
— И еще в канун Рождества! — отчаянно добавил начальник полиции. — Я считаю, что это дело для Скотланд-Ярда.
— Возможно, вы правы, сэр, — ответил инспектор, думая о затруднениях, связанных с этим делом, об отсутствии очевидцев и сложностях общения с такими свидетелями, с которыми он имел дело в Лексхэме.
— А раз так, — сказал начальник полиции, — лучше всего позвонить в Лондон прямо сейчас.
Инспектор был с ним абсолютно согласен. Если Скотланд-Ярд должен взять это дело, он, во всяком случае, не хотел, чтобы ему говорили, что след уже остыл и что Скотланд-Ярд надо было вызвать намного раньше. Именно это и происходит, когда местная полиция пытается разрешить дело и терпит неудачу. Что хорошего в том, что из него будут делать дурака, который пытался создать лишние сложности Скотланд- Ярду?
Поэтому начальник полиции позвонил в Лондон. В должном порядке его соединили со спокойной личностью, которая назвала себя старшим следователем Хэнесайдом. Начальник полиции сообщил ему подробности дела, и после нескольких вопросов старший следователь Хэнесайд сказал, что на следующее утро пришлет ему в помощь хорошего специалиста.
Очень любезно со стороны старшего следователя, но, когда его слова передали инспектору Колволлу, он только и сказал упавшим голосом: «Да». Этот человек из Скотланд-Ярда автоматически возьмет на себя ведение дела и к тому же, что вполне вероятно, всех отчитает, подумал он, беспокойно перебирая свои собственные упущения как следователя. Колволл ушел со службы почти в таком же мрачном настроении, в каком пребывали все в Лексхэме, и почти с такой же обидой, какую ощущал хороший специалист из Скотланд-Ярда. Последний был далек от восторга по поводу порученного ему многообещающего дела и говорил своему подчиненному, что в этом все его везение — ехать в дикий Хэмпшир на Рождество.
Сержант Вер, серьезный молодой человек, отважился сказать, что дело обещает быть интересным.
— Интересным! — сказал инспектор Хемингей. — Сплошная путаница. Не люблю убийств, не люблю провинции, и, если я не столкнусь с целой толпой подозреваемых, которые будут глупо лгать без всякой причины, инстинкт мне изменяет, и ничего тут не поделаешь.
— Может, на этот раз и изменяет, — предположил Вер.
Инспектор остановил на нем пронзительный сверкающий взгляд.
— Не забывайся, парень! — предупредил он. — Я всегда прав.
Сержант усмехнулся. Он много раз работал с инспектором и уважал его слабости не меньше, чем его несомненные достоинства.
— И не стой здесь, ухмыляясь, будто ты на льготной дневной экскурсии, потому что, если меня хватит удар, виноват будешь ты!
— Почему это, сэр? — изумился Вер.
— Потому что таков порядок в полиции, — мрачно сказал инспектор.
Глава 9
На следующее утро не было видимых причин предполагать, что инспектор Хемингей с меньшим предубеждением стал относиться к порученному делу. По дороге в Хэмпшир он горько и пространно рассуждал о пьесе, которую помогал ставить в своем родном городе и которая была назначена на второй день Рождества. У него не осталось никакой надежды поприсутствовать на этом интересном событии. По общему направлению замечаний Хемингея Вер заключил, что без умелого руководства инспектора у пьесы не остается шансов на успех, если представление вообще состоится.
Драма была одним из любимых коньков инспектора, поэтому сержант забился в угол купе и смирился с неизбежным. Заинтересованное выражение на его лице, под которым скрывалось почти полное равнодушие, ни на минуту не обмануло инспектора.
— Знаю, ты меня не слушаешь, — сказал он. — Слушай ты больше, ты был бы более толковым следователем, не говоря уж об уважении к вышестоящим. Вся беда таких молодых парней вроде тебя в том, что вы думаете, будто все знаете.
За всю свою безгрешную жизнь сержант никогда не терял уважения к вышестоящему начальству, его старательные усилия расширить диапазон своих знаний были общеизвестны, но он не пытался протестовать. Он просто усмехнулся и сказал, что никогда не был большим любителем театра.
— Этого ты мне можешь не говорить! — с отвращением сказал Хемингей. — Могу поспорить, что ты все свое свободное время проводишь в кино!
— Нет, сэр. Меня очень строго воспитывали. Я обычно плотничаю.
— Еще хуже, — сказал Хемингей.
