формы и представлял собой легкий газ, вырывавшийся внезапными вспышками и пронизывающий воздух своими заряженными частицами; кое-кто полагает, что свет имел форму креста, терявшего четкость очертаний по мере нарастания яркости. Что касается меня, то я помню только ослепительное сияние, не имевшее ни формы, ни структуры, — один сверкающий свет, затопивший тогда мое сознание.
Мы слышали, что с тех пор этот Свет наблюдается во всех, уголках Земли, где господствует насилие. Джессика, говорит, что Джейкоб почему-то умалчивает об этом. Она спрашивала у него и о том, какую роль играл в этом Бог, но Джейкоб не захотел отвечать на этот вопрос. Он сказал, что наша новая способность восприятия пока еще слишком хрупка, чтобы мы могли это постичь; даже после смерти мы продолжаем учиться, но во всей своей полноте истина непостижима.
В ту ночь, на крыше того дома, Джейкоб понимал, что умирает от внутренних повреждений; но он знал, что в момент противоборства жизни и смерти его разум должен оставаться ясным. Когда он уходил в мир-иной, Тьма жаждала проникнуть в него, затопить его мысль и сокрушить его волю; этому помешала мгновенность его ухода. Черные бесплотные существа знали, что, когда тело умирает, воля, являющаяся сущностью каждой личности, тоже угасает, но только для того, чтобы снова возродиться, когда тонкие нити, связывающие ее с земной оболочкой, окончательно порвутся. Эта метаморфоза, говоря человеческим языком, занимает три дня. Но Джейкоб не допустил, чтобы медленная смерть ослабила его волю; даже в момент падения он управлял своей духовной силой и сыграл сознательную роль в своем возрождении. Как и Борис Прижляк. Только они избрали разные пути.
Джейкоб оказался в ином измерении, наполненном внушающим благоговение царстве энергий, отчасти принадлежащем земному миру, но в действительности являющемся переходом к чему-то более значительному, позволяющему взглянуть на себя со стороны и все же недоступному для полного постижения. Он был ошеломлен и подавлен этим открытием, но он не был одинок. Его ждали другие.
Он стал частью их, соединившись с потоком, который никогда не иссякнет и не остановится, хотя и не обладает, если говорить нашим языком, никакой вещественностью. Временами части этого потока дозволено вернуться к собственным истокам и вступить в единоборство с силой, угрожающей его основе. Мы и есть эта основа, этот зародыш. А Тьма — это противоположная сила. Свет — это сила, в которую мы в конце концов превратимся.
Никто из нас, видевших Свет, не ропщет на то, что он причинил нам увечье, ибо слепота — это не бремя, а избавление от зашоренности. Джессика носит под сердцем ребенка, и мы оба знаем, что он — а это будет мальчик — будет слепым, как и все мы. И эта мысль вселяет в нас счастье, ибо мы знаем, что он будет способен видеть так, как видим мы.
