часто обращают на него внимания. Он специально не открывает глаза, чтобы тот не подумал, что он отвечает ему взаимностью.
А сейчас явно приближаются шпильки. Женские и мужские шаги совсем не похожи друг на друга. Он не открывает глаза, ждет, когда она пройдет. Но шпильки останавливаются. Прямо возле него.
Опять ты? — говорит женский голос. Ее. У нее на шее Nikon. Она не забыла сфотографировать шарманщика. Она просто не стала этого делать. Существуют мгновения, которые должны остаться тем, чем они являются. Самими собой. Она знает, что именно это узнавание и эту радость, которую она испытала, невозможно передать на фотографии. Она могла бы сфотографировать мужчину в плаще, который стоял, скрестив ноги, и наслаждался весенним солнцем, но она этого не сделала. Позволь поинтересоваться, зачем ты здесь стоишь?
Наслаждаюсь солнцем там, где оно есть.
И это обязательно должно быть у моего подъезда?
И откуда, по-твоему, я должен был знать?
Ты способен на все.
Если ты хочешь сказать, что я шпионю за тобой, то ты ошибаешься. Его взгляд одновременно и серьезный, и обиженный. Я этим не занимаюсь.
Прости. Она замечает, что стоит и перебирает ногами, как тогда, в школе, на переменах, когда уже не прыгали через скакалочку, а вместо этого стояли на углу школьного двора и болтали с мальчиками, не зная толком, что сказать.
Ты спешишь?
И куда ей было нужно? И что она делала? Да нет, не особенно.
И вот они сидят уже в другом кафе за другим столиком на другой улице, но так же напротив друг друга. Так же. Она спиной ко всем, он лицом. Мне просто нравится видеть, что происходит вокруг меня.
А мне все равно. Только не шампанское сегодня. Мы уже выпили на брудершафт.
И ты считаешь, что нам не стоит это повторить?
Она отрицательно качает головой. Какое-то время они сидят молча. Ты знаешь, бывает такое состояние, когда ты печален, потому что на самом деле ты рад? Если учитывать то, что они не знают друг друга, это довольно интимный вопрос. Сабатин просто не слышит этого. По крайней мере, можно утверждать, что это более личный вопрос, чем вопрос о том, сколько сейчас времени.
Знаком ли он с тем, о чем она говорит? Возможно. Но ему не хочется думать об этом, поскольку ему не очень приятно в этом копаться. Раны не бередят, не правда ли?
Она видит, что надо поменять тему. Ты живешь на моей улице?
Нет, я живу на своей.
Буквоед! Хорошо. Тогда на улице Дюнкерк. Я видела недавно, как ты входил в подъезд.
Зэт помешивает чай.
Ты живешь в 55-м?
Он заигрывает? Или что это?
Забавно, говорит она, так как поначалу мне казалось, что ты писатель. Ты похож на писателя.
Хочешь, я кое-что тебе расскажу? Я и есть писатель.
Не поняла. Ты же говорил, что торгуешь вином.
Гм. Да, но ты никогда не слышала о том, что люди могут делать что-то правой рукой, а что-то левой?
Что же из этого по левую руку — книги или вино?
Он смеется. Ну… Я пишу правой, а живу вином. Так что, как видишь, ответить не так-то просто. Вся эта писанина — своего рода хобби. Тайное хобби, кстати. Никто не знает, что именно я скрываюсь за различными псевдонимами. Он смотрит в окно.
Да ладно, твоя жена наверняка знает?
Он пожимает плечами.
Мистика. Скажи, это романы о больницах?
Он кивает, сжимая губы.
Ты стесняешься этого?
Да нет, это такая же работа, как и любая другая, так говорят проститутки, но… нет, меня это на самом деле даже забавляет. К тому же издательство не хочет, чтобы читатели знали, что эти рассказы пишет один человек. Они не хотят, чтобы читатели утратили иллюзии.
Да, но разве не это происходит с толстой домохозяйкой, когда она сидит дома в халате, прикованная к дивану, и читает об очаровательной Жаннет с узкой талией, которая все равно, хоть на это потребовалось немало усилий, выходит замуж за главного врача? И когда эта домохозяйка подходит к зеркалу и смотрит на себя, вместо килограммов она теряет именно иллюзии.
Да, но, очевидно, они сами того желают.
А что это за иллюзии, которые нельзя терять?
Что книги написаны Беркли Дюпоном и Джеймсом Уайтом — переводные романы идут нарасхват. И Маркизом де X, который и
Какой ты меркантильный!
Потому что я пишу книги, которые люди обожают читать настолько, что хотят еще?
Да нет, но… я вдруг подумала о Сименоне.
Спасибо.
Сименон написал несметное количество книг о Мегрэ, и, говорят, он мог написать так же много бестселлеров под псевдонимом. Ты тоже пишешь другое? Я имею в виду… другим образом?
Есть еще что-то, что ты хочешь знать?
Ты не можешь отвечать по-человечески?
Ты имеешь в виду — так, как хочешь ты?
Она смотрит ему прямо в глаза, у него необыкновенно выразительный взгляд, и она, кстати, не видит в нем той корысти, в которой она только что его обвинила. Ты часто врешь?
Да нет.
Это не то, что ты только что сделал?
Нечасто.
?
Каждый день.
Однако.
А ты нет?
Она вертит между пальцами локон. Ответ звучит после небольшой паузы. И не часто, и не каждый день.
И когда ты придешь домой, а твой муж спросит, что ты делала, ты ему расскажешь, что пила чай с господином, с которым недавно пила на брудершафт, так как вы вместе были виноваты в том, что одна вывеска потерпела крушение?
Это ведь не ложь.
По крайней мере, правда здесь весьма относительная.
Но это не значит лгать, настаивает Сабатин. Просто всего не рассказывают. И кроме того, история звучит так неправдоподобно, что мой муж решит, что я это придумала.
И почему мы всего не рассказываем?
Потому что не все имеет значение.
Лгунишка!
Ее шея краснеет. Он берет верх.
И когда ты пришла домой и
По-моему, я спросила, лжешь ли ты.
