она подарить не может. Черная лаковая коробочка с красной печатью и золотыми буквами. Это тебе!
Что это?
Секрет. Отцовский подарок. Теперь это должно быть у тебя — это то, что я больше всего люблю.
Ты — чудо. Но не стоит, спасибо. Такие вещи не дарят.
Коробочка стоит посреди стола. Руки Сабатин на столе, ладонями вверх. Он наклоняется и целует сначала одну, потом другую ладонь. Сморкается в бумажную салфетку и зовет официанта. Праздник все- таки не отменяется, так что мы хотели бы два бокала шампанского.
Это уж слишком. Смеется она.
Сказал «а», так и говори «а»!
Что он имеет в виду? Может, он сам не понимает, но звучит забавно.
Дорогая, не надо. Он отодвигает коробочку. Но все равно спасибо.
Как мотоциклы звучат по-разному в первой и во второй половине дня, так и шампанское разное на вкус в разных ситуациях. Они опять пьют «Вдову Клико». Но сегодня оно другое. Лучше, чем в прошлый раз.
Пойдем, говорит он внезапно. Я должен тебе кое-что показать. Он берет ее за руку и тащит вниз по лестнице. Голосом гида он говорит: здесь по левую сторону вы видите телефонную будку, откуда можно осуществить как входящие, так и исходящие вызовы, по правую руку от вас мужской туалет, а здесь — женский. Он находит в кармане двадцать сантимов.
Нет, Зэт, это нехорошо!
Он затаскивает ее туда, расстегивает на ней блузку, целует шею. Пуговица от пояса ее брюк со звоном приземляется на пол. Пуговицы, молнии, застежки, одежда. На ней только бюстгальтер, когда он входит в нее. Она видит его искаженное лицо в зеркале напротив раковины. Сзади. Он закрывает ей рот рукой, так чтобы ее восторг остался у него в ладони.
Зэт, это нехорошо.
Его голос хриплый, когда он открывает глаза и признает, что да, действительно нехорошо. Они смеются, как двое заговорщиков, когда в дверь стучат. Они открывают дверь и на них сначала удивленно, потом возмущенно смотрит женщина средних лет.
Вверх по лестнице он подымается за ней. Этого нельзя делать, учил его отец. Когда они выходят, им вслед кричит официант. Нельзя уходить, не заплатив! Он возвращается и платит. Нельзя быть пораженным стрелой Амура и одновременно помнить все, извиняется он перед официантом, который уже кивает и улыбается, видя, сколько ему дали чаевых. Это понятно всем.
На улице пожилая женщина ждет, пока ее маленькая низенькая собачка закончит свои дела. Зэт перешагивает через лающую собаку, а женщина возмущенно кричит, что так делать нельзя. Нельзя переходить через дорогу на красный свет, идти назад по эскалатору, перепрыгивать через турникеты в метро, проползать под ними и проходить вдвоем по одному билету. Нельзя баловать попрошаек крупными купюрами. Нельзя совать носовой платок в саксофон мужчины просто потому, что он фальшивит, нельзя на людях целовать женщину в затылок или шептать ей что-то, от чего она разражается громким смехом. Нельзя звонить из телефонной будки женщине в красном пальто, которая стоит рядом, и говорить в трубку что-то такое, отчего у нее сильно бьется сердце. Нельзя идти в магазин и покупать кольцо, за которое она потом должна будет отчитываться. Столько всего нельзя. И еще нельзя лгать.
Но она делает это, когда Франсуа спрашивает ее, почему она так поздно пришла.
~~~
Эрик звонит мадам Флёри, чтобы сказать, что он задерживается.
Я застрял в метро, сожалею.
Я, честно говоря, тоже. Особенно о том, что вы такой жалкий лгун. Почему вы не говорите, что были в отеле с той женщиной, от которой у вас светятся глаза?
Он не может удержаться. Нет, там я был позавчера.
Это все-таки на мгновение заставило старуху замолчать. Но вы должны знать, Эрик, с тем жалованьем, которое я вам плачу, я
Пожалуйста, успокойтесь.
Если бы вы знали, сколько времени я вас жду, вы бы поняли, о чем я. Кстати, от скуки можно незаметно умереть.
То, что вы начинаете ждать меня с утра, вы можете записать на собственный счет.
Возможно, но вы не можете продолжать расплачиваться этой «яичницей».
Не понял.
Ну, этой «яичницей» на брелоке. Это вообще не имеет никакого значения.
Да нет же, это говорит о том, что время может растекаться.
Мадам решает пропустить это мимо ушей. Конечно, может случиться, что что-то происходит, и ты опаздываешь. Но те очертания, которые приобретает день благодаря вам, это вообще ни на что не похоже. Хотя нет, на безответственность! Вы вообще знаете, что такое долг?
Хочу заметить, вы не моя мать, и ваши условия работы, кстати, довольно необычные. Я не знаю, сколько моих коллег из клиники согласились бы на это. Так что, если позволите, я скажу прямо. Мне кажется, вам нужно помолчать.
Взгляд мадам наполняется яростью со щепоткой пикантности. Ну, давайте отправимся на выставку Энгра.
~~~
Как твой день в госпитале? Манон намерена казаться заинтересованной и довольной. Ты немного рассказываешь.
Ну, работа как работа. Пациенты под наркозом — народ молчаливый.
А медсестры красивее и моложе, чем мадам Клавель?
Зефир внезапно понимает, что раньше он рассказывал о жизни в клинике Артман. Это было легко.
Самое запоминающееся явление — одна широкоплечая медсестра. Чарли. Настоящий мужчина. И совершенно лысый.
Гм-м.
Из кухни доносятся вкусные запахи, и он понимает, что очень голоден. Но после первых трех ложек чувствует, что не может есть.
Зефир, что-то не так?
Он сидит и водит ложкой по тарелке.
Что-то не так? — спрашивает Франсуа жену, которая внезапно задумалась, глядя на вечернее небо.
Странно, но когда важные события приводят нашу жизнь в движение, время в один миг становится чем-то, чего не хочешь отпускать, хотя мгновение, уже наступившее, скажем, тридцать четыре, нет, уже тридцать пять, тридцать шесть минут назад, находится на недосягаемом расстоянии.
И является чем-то, что не имеет к тебе никакого отношения. Так было с Сабатин, когда она лежала и держала на руках только что родившегося Фредерика и с горечью отмечала, что он родился вот уже два часа назад, вот уже четыре. Уже сутки. Как будто время, которое шло, забирало ее личность. Размывало подлинность. Он только что родился, и вот уже все внезапно было сдвинуто, находилось вне фокуса. Он
