великолепной наблюдательностью в какой-то степени понял это. Вчера днем, после того, как твоего отца уже поместили в больницу, я пил с доктором кофе. Нас было только двое. Я поинтересовался, был ли удар результатом того, что преподобный взвалил на себя слишком много работы. Доктор Оппенгеймер поглядел на меня и ответил: «От переработки чаще всего случаются сердечные приступы, но не церебральные инсульты. Эти случаются от разочарованности». Нужно ли что-либо прибавлять?
Ренделл отрицательно покачал головой.
— Нет, ты и так сказал достаточно. Сейчас же меня беспокоит вот что: сможет ли мой отец выздороветь без этой своей гарантированной на всю жизнь, нерушимой твердыни слепой веры?
— Может случиться так, что выздоровление укрепит его веру. Могу повторить, устои его веры весьма сильны. Кое-какие трещины стали заметны только сейчас.
Вдали уже показалось здание «Оук Сити Ритца». Ренделл достал свою трубку, набил ее табаком, раскурил.
— Ну а ты сам, Том? Есть ли в тебе заметные трещины?
— Только не в моей собственной вере в Верховное Бытие или же в Его Сына. Но имеется и кое-что иное. — Том Кэри потер свой гладковыбритый подбородок и медленно продолжил, как бы взвешивая каждое слово:
— Более всего меня беспокоят, скажем так, представители или посланники Спасителя. Они подкуплены и с потрохами продались идее материализма. Как можно установить Царство Божие на земле, если хранители его сделали своими идолами богатство, власть и материальный успех? Обескураженные священники опустились до того, что стали по-новому интерпретировать, модернизировать, делать пригодной для нынешнего времени веру, рожденную в древние времена. Они очень плохо понимают социальные сдвиги, быстроту мировых коммуникаций, они с трудом воспринимают мир, дрожащий перед лицом водородной бомбы и притом посылающий человека к звездам. В этом новом мире, где Вселенная становится транслируемым по телевидению фактом, где смерть сделалась всего лишь биологической необходимостью, очень трудно сохранить незыблемую веру в некий аморфный Рай. Слишком много взрослых людей познали реальность — как ты сам — чтобы некритично воспринимать жизненное кредо, требующее веры в Мессию, чудеса и все такое прочее. Большая часть современных молодых людей слишком уж независима, они образованы и скептичны, чтобы с уважением глядеть на религию, кажущуюся им такой старомодной, наполненной дурацкими сказками и одурманивающей. Те из молодых, кто желает чего-то сверхъестественного, находят увлечение и развлечение в астрологии, колдовстве, философиях Дальнего Востока. Мечтатели-идеалисты лучшее забвение находят в наркотиках, и материализм городского конгломерата они отвергают в пользу идиллической коммуны.
— Ну хорошо, Том, а где же пресловутое возрождение религии среди молодежи в последние годы? Тысячи последователей «Иисусова Народа» или же «Чудес Иисусовых» вернулись к знакомой вере отцов, обратились к Христовым идеям любви и братства. Я сам видел их, и во всех этих своих рок-операх, мюзиклах, дисках, в книгах, газетах, на всех своих плакатах и знаменах они прославляют Иисуса. Разве это не говорит о чем-то?
— Немного говорит, — улыбнулся Кэри, — но не сильно. Лично я никогда не считался с подобным возрождением. Все это так, будто молодежь — во всяком случае, какая-то часть вступила на какой-то новый путь. Только, боюсь, это ненадолго. Ведь это дорога, ведущая вспять во времени; они ищут мира и покоя в ностальгичной античности — вместо того, чтобы эту древность переделать, модернизировать и перенести из прошлого в настоящее. Этот их путь не имеет ничего общего с долгосрочной верой. Их Христос — это один из «Битлз», это Че и, наконец, Братан. Нет, Стив, нам нужен Христос понадежней, и нам нужна улучшенная Церковь. Любое возрождение может расти в силе и быть осмысленным только тогда, когда оно будет связано с уже имеющейся Церковью.
— Ну хорошо, — задал вопрос Ренделл, — почему ей этого не удается?
— Дело в том, что уже существующая Церковь с этими людьми никак не связана, как, впрочем, и с другими нашими современниками. Просто Церковь уже не держит руку на пульсе времени, она не может привлечь к себе и удержать большее число людей. Ограниченность христианской церкви, ее медлительность в определении и преодолении текущих земных проблем, глубоко беспокоит меня. И сейчас я признаюсь в греховных мыслях. Я открыл, что сам начинаю задавать вопросы, связанные со своим служением.
— И ты не видишь никакой надежды?
— Надежда всегда теплится. Только, может быть, уже слишком поздно. Полагаю, что единственная надежда сохранить организованное христианство остается в росте реформированного, или как еще его называют, радикального или подпольного церковного движения во всем мире. Будущее ортодоксальной религии вполне зависит от роста влияния и силы священнослужителей, подобных Мартину де Фроому, протестантскому революционеру из Амстердама…
— Да, я читал о нем.
— Подобный де Фроому священнослужитель не прикован к прошлому. Он верит в то, что Слово следует перечитать, пересмотреть, переоценить. Он верит в то, что нам следует перестать акцентировать идею того, что Христос был не только реальным человеком, но и Мессией, Сыном Божьим. Такой священнослужитель считает, будто такой Иисус, равно как и суеверия, связанные с евангельскими чудесами, Вознесением и всеми событиями после Воскрешения из мертвых, разрушают действенность Нового Завета и ограничивают активность самой Церкви. Де Фроом настаивает, что самое важное в евангелиях — это изначальная мудрость Христа. Кто Он — Сын Божий, Человеческий или даже миф — неважно, самое главное, вытащить Его и приписываемое Ему послание из первого века нашего летоисчисления, напитать их новой жизненной силой, оформить современным языком и применить эту мудрость на практике в нашем, двадцатом веке.
— Как один человек может совершить это?
— Толком не знаю, — развел Кэри руками, — но де Фроом чувствует, что такое возможно. Мне кажется, что он повторяет мысли Дитриха Бонхоффера, который, вопреки собственному консерватизму, пытался вернуть церковь в реальный мир, стараясь облечь это в программу гуманитарной деятельности и социальной работы. Де Фроом утверждает, что Слово, изложенное современным языком, терминами и понятиями, следует ввести по всему миру в гетто и дворцы, в ООН, атомные электростанции, в правительственные учреждения и тюрьмы; оно должно быть распространено через иерархов всех христианских церквей, с амвонов всех конгрегаций для миллионов людей. Если это будет сделано, Слово заработает, и тогда вера и религия останутся живыми, а вместе с ними выживет и цивилизация. Без проведения такой вот духовной и церковной революции де Фроом видит смерть религии, веры и, в конце концов, самого человечества. Возможно, он и прав. Только сам он представляет меньшинство, а государственная Церковь в лице Мирового Совета Церквей в Женеве и Католической Церкви, представляемой Ватиканом, сопротивляется всяческим болезненным переменам, пытаясь подавить де Фроома и других мятежников и сохранить status quo. Церковники чувствуют себя безопаснее, оставаясь в первом веке нашей эры. Но вот их паства — нет. В этом-то и заключается проблема. Вот почему, как заметил еще твой отец, а теперь вижу и я, каждый год сообщается о новых и новых вакансиях на церковной службе. Через десять лет, если так пойдет и дальше, я буду проповедовать в пустом храме.
— Том… И сам ты ничего сделать не можешь?
— Находясь внутри системы, скорее всего — нет. Если же выйти из нее — тогда возможно. Но я и сам становлюсь излишне радикальным. Для меня самого, для многих из нас, из того, что религия впала в застой, есть только один выход, и я задумываюсь о нем. Я думаю о том, чтобы оставить церковь. Иногда мне кажется, что можно сделать гораздо больше доброго, занимаясь светским образованием или же социальной работой и реформами. Я чувствую, будто по-настоящему смогу оказать помощь в людских потребностях, даже если помогу решить такие житейские проблемы для немногих. Не знаю. Пока что я не знаю, что мне делать.
— Надеюсь, — на ходу ответил ему Ренделл, — что пока что ты не уйдешь, во всяком случае, не сразу. Это говорит мой эгоизм, но боюсь, что твой уход разобьет сердце моего отца.
Кэри пожал плечами.
— Стив, разве можно разбить уже разбитое сердце? Если я все-таки решусь уйти в отставку, это произойдет лишь тогда, когда твой отец выздоровеет и будет иметь достаточно сил.
