В это время к нам каждый день стал заходить Торстен. Я так и не узнала, кем он приходится Алиции, ибо ее датская родня была на редкость многочисленна, и разобраться, кто кому кем приходится, было свыше моих сил. Во всяком случае, Торстен оказался чрезвычайно симпатичным молодым человеком. Его умные глаза всегда излучали доброту и доброжелательное любопытство, а благодаря белокурой бородке он выглядел достойным потомком предков-викингов. Оказалось, его с самого начала интересовали происходящие в нашем доме события, и он давно занялся бы ими, но сначала надо было защитить диссертацию на какую-то мудреную историческую тему. Методичный народ датчане и малонервный.
Теперь, защитившись, он получил возможность активно включиться в дело, чтобы, пользуясь научным методом логического мышления, вычислить преступника. С этой целью молодой ученый составил в хронологическом порядке список событий и отправился на переговоры к герру Мульдгорду.
* * *
Как будто мало нам было всех этих забот, так еще чуть ли не каждый день в четыре часа утра нас стал будить телефон. Это звонила из Австралии некая Кенгуриха, приятельница Алицинои сестры. Сестра с семьей жила в Польше, в сельской местности, телефона у них не было, а в Кенгурихе вдруг взыграли сентиментальные чувства, и она каждый день желала знать состояние здоровья Алициной сестры и ее зятя, просила передать им самые лучшие пожелания и заверяла в своей неизменной к ним любви. И еще она просила обязательно передать им, что она, Кенгуриха, намерена-таки когда-нибудь выбраться в Европу и лично заверить их в своих чувствах.
После одного из очередных ее звонков в четыре тридцать восемь утра вырванная из сладкого предутреннего сна Алиция сказала мне, скрежеща зубами:
– Я уже начинаю мечтать о том, чтобы она поскорей приехала в Европу и заночевала в моей постели. Вот сегодня она позвонила лишь для того, чтобы осчастливить нас информацией, что любит путешествовать в марте. Какое мне дело до того, в каком месяце она любит путешествовать? И кроме того, теперь я должна бросать все и сидеть дозваниваться сестре на работу, чтобы узнать, не схватила ли та насморк, чтобы завтра опять в неурочное время передать эту информацию австралийской идиотке!
Я всецело разделяла Алицино возмущение и, раздирающе зевая, поинтересовалась:
– Может, она ненормальная?
– Какое там ненормальная! Просто обыкновенная идиотка. Ей и в голову не приходит учесть разницу во времени между Европой и Австралией.
– А зачем же каждый день звонить? Скажи ей раз и навсегда, что все здоровы, и дело с концом.
– Видишь ли, она всякий раз забывает о чем-нибудь меня известить, разумеется, о какой-нибудь глупости, вот и звонит опять. В конце концов, это пожилая женщина и скучает по родине своих польских предков. Господи, когда уж у сестры установят телефон, чтобы она звонила прямо туда!
Состояние нервов Алиции вызывало серьезные опасения. Она была теперь постоянно раздражена и выходила из себя по самому ничтожному поводу. Мы с Зосей объясняли это чрезвычайными событиями в Аллероде и сверхпрограммными звонками Кенгурихи, но, как вскоре выяснилось, мы знали еще не все. Дело оказалось значительно хуже.
Я как-то совсем не придала значения тому факту, что Алиция несколько раз звонила с работы и интересовалась, не пришло ли письмо из Англии. Каждый раз мы ей отвечали отрицательно. В тот день, когда я дала утвердительный ответ, Алиция вернулась очень поздно и сразу набросилась на корреспонденцию. Поспешно разорвав конверт, она стала читать пришедшее из Англии письмо и после первых же слов страшно побледнела.
– Холера! – сказала она голосом бешеной фурии в тот момент, когда ее (фурию) душат за горло.
И тут в дверь постучала кузина Грета.
Как легко, оказывается, можно убить человека! И Зося, и я одновременно подумали об этом, когда постучала кузина Грета. А Грета так и не узнала, что была на волосок от насильственной смерти, и только наше поразительное самообладание позволило ей остаться в этом мире и не переселиться в иной. Строя приветственные гримасы кузине Грете, я все-таки сделала попытку выпытать у Алиции, что за убийственная весть содержалась в роковом письме.
– Ради бога, что случилось?
– Ужасная вещь! – ответила Алиция, с усилием заставляя себя оскалить зубы в неудачной имитации приветливой улыбки, адресованной кузине. – Думаю, этого я не выдержу. Впрочем, не уверена, до конца я не успела дочитать.
Мне стало плохо.
– Ты куда дела письмо? – зловеще прошипела я.
– Да вот оно… Гляди-ка, нету… Куда же я его положила?
Зося издала тихий стон. Если пропадет еще одно письмо, подумала я, буду сама вскрывать всю корреспонденцию, не дожидаясь Алиции. К кузине Грете, которая и раньше не особенно нам нравилась, мы питали теперь прямо-таки ненависть.
Было ей двадцать семь лет, а выглядела она на все пятьдесят. Лицом Грета походила на лошадь, а телом на корову. Однако самым замечательным в ней были гигантские ноги. Впрочем, и общей массы тела с избытком хватило бы как минимум на трех обычных женщин. Излишек ног компенсировался полным отсутствием талии. Этакий внушительный столп на могучих подпорках, увенчанный лошадиной мордой, чтоб ей…
Излишне (на мой взгляд) снисходительная к своим датским родичам, как, впрочем, и ко всем остальным представителям рода человеческого, Алиция как-то даже серьезно рассердилась на меня, когда я высказала свою точку зрения по поводу внешности этой молодой дамы. Алиция утверждала, что я преувеличиваю (преувеличиваю! Как будто это возможно!), что Грета очень даже красива, а мое утверждение, будто польки красотой на голову превосходят датчанок, есть не что иное, как чистой воды шовинизм. В подтверждение своего тезиса я привела в пример несколько малокрасивых датчанок и узнала, что у меня отвратительный характер и такой же вкус. Больше я этой темы не затрагивала.
Но сейчас я просто не смогла сдержаться (принесла же ее нелегкая так некстати!), отвращение бушевало во мне, как буран в степи, и я дала ему выход, с ненавистью прошептав Зосе:
– Посмотри на них! Внимательно посмотри на них! На сколько лет Алиция ее старше, а как выглядит? Сильфида да и только! Чистая сильфида! Хотя и фигура у нее не ахти, и юбка на заднице вытянулась, а на животе как жеваная, и все равно. Если рядом с Агнешкой Алиция выглядит как пугало огородное, то рядом с Гретой – просто нимфа! Как же тогда выглядит Грета?
– Как корова! – припечатала Зося. – А сейчас оставь Грету в покое, надо искать письмо.
Обуздав свои чувства, я попыталась сосредоточиться.
– Значит, если дедуктивным методом… Вот здесь она стояла, когда начала читать. Явилась эта корова… А я, дура, еще ей дверь открыла! Надо было наоборот, с этой стороны подпереть… Я ей открыла, а Алиция в тот момент стояла за мной. И держала письмо еще в руке. А что она сделала потом?
– Это я тебя спрашиваю, что она сделала! Я ведь была в кухне и дверей кому не надо не открывала! Алиция, должно быть, вышла к ней в прихожую, а когда они вдвоем вошли в гостиную, письма уже у нее в руке не было. Может, успела зайти к себе в комнату?
Мы заперлись в Алициной комнате и после непродолжительных поисков нашли письмо на ночном столике у кровати, тщательно укрытое в куче рекламных проспектов. Нам и в голову не пришло бы искать его именно там. Обнаружили мы конверт лишь потому, что нечаянно сбросили упомянутую кучу на пол, а поднимая, начисто забыли о письме, увлекшись рекламируемыми товарами и со вниманием рассматривая каждый из проспектов особо.
– Теперь я его спрячу, – решительно сказала Зося. – А ты смотри и запоминай где.
Я посоветовала:
– Выбирай какое-нибудь недоступное для нее место, а то обязательно переложит, и тогда уже не найдешь. Вот, в сумку спрячь. Или, может, в чемодан? Отдадим, когда эта тумба отвалит.
– Ладно, давай в чемодан. Смотри, вот сюда засовываю, за подкладку, будь свидетелем.
