Говорить для Амадо становилось все труднее, и каждое слово сопровождалось лаем.
Сеньора Каракатица сообразила, что, несмотря на свои пышные формы, Альбина не ела почти ничего: несколько зернышек риса в день. На самом же деле она питалась плотью своих восторженных поклонников. Каждую ночь она отгрызала не менее семи кусков: от плеча, от основания шеи, от мякоти руки. Из ран текла густая кровь, они быстро затягивались, оставляя после себя лиловый полумесяц.
Через зубы женщины-жрицы в тело проникал собачий вирус, безвредный большую часть месяца, кроме ночей полнолуния. Тогда он пробирался в артерии и вены. И Альбина, и ее жертвы как бы раздваивались. Как люди, они участвовали в танцевальном обряде, убаюканные томными движениями, пчелиным жужжанием, хором из воробьев и попугаев. Но в эти мгновения они являли собой лишь полые оболочки, призраки. Убегая в холмы - теперь уже четвероногие - мужчины преследовали белую суку; а та останавливалась время от времени, позволяя им совокупиться с собой. Двадцать, сорок, сто самцов брали ее, вытягивая морды к небу, пытаясь облизать луну. Она же, неутомимая, выжимала из них семя, еще и еще, пока самцы не валились вокруг нее, словно мешки с размягченными костями. А вот во вторник был выходной, никому не требовалось превращаться. Поэтому Альбина и не ложилась в постель. Лисица из лисиц в горах истощала мужскую силу. Аууууа!.. Ооооо!..
Амадо одним рывком порвал цепь. Он подавил в себе урчание, спрятал клыки и пробормотал:
- Нет... не могу! Тело... целиком... все семя! Я чувствую, повелительница! Надо... идти! Умоляю... иди со мной! Ты знаешь, как... ты... смирить ее!
Зигзагообразная дорога поднималась по гористому уступу к долине с твердой почвой. Враждебная и бесплодная местность, где обретались змеи и веселые пауки: за неимением насекомых, они поедали друг друга, издавая с помощью челюстей нечто похожее на резкий хохот. Вдали бежала свора собак. Каракатица припала к камню, чтобы наблюдать, оставаясь незамеченной. От нагретого солнцем гранита кожа покрылась волдырями, но она не пошевельнулась... Внезапно белая сука остановилась, выпятила зад, подняла хвост и отдалась преследователям. Те, бешено отталкивая друг друга, принялись жадно вылизывать обе дыры. Потом овладели самкой под общий лай. Каракатица покачала головой. Нет, эта похотливая сучка не могла быть ее скромной, стыдливой Альбиной! Однако же пухленький зверек рядом с ней свидетельствовал о том, что человек может превратиться в собаку. Глаза Каракатицы наполнились слезами. Когда ее обожатель поскакал прочь, будто сорвавшийся с привязи породистый скакун, работая зубами, ворвался между разгоряченных сородичей, нервными толчками вошел в задний проход сучки, - железная рука сжала ей горло. Но время не спешило избавиться от тяжести. Каждые десять метров требовали таких усилий, что добраться до стаи заняло бы не один час. И вдруг, быстрее молнии, прижавшись к земле, оставляя позади столб пыли, мимо нее промчался грязный и вонючий уродец со вздутой ногой. На спине существа виднелось пятно в форме таракана. Вой его стлался по земле, как подожженный порох; вот он бросился на свору. Всеобщее оцепенение позволило ему подобраться к вожделенной добыче, вонзить клыки в белую спину. Альбина встряхнулась, так что нападающий захлопал, словно зловонный веер, но не разомкнул челюсти, пытаясь перекусить позвоночник. Остальные псы в ярости
перешли в наступление, и ему пришлось, рыча, оторваться от своей жертвы. Бешенство уродца было так велико, что в драке он один стоил всех. Беспощадно работая клыками, он заставил соперников отступить. Ошеломленная свора понеслась прочь, истекая кровью, которую с наслаждением впитывала пересохшая земля. Впереди бежала белая сука, и рана ее напоминала раскрытую розу... Каракатица стала тенью скалы. Сомнения исчезли: плотоядным чудовищем был Бочконогий. Она пожалела, что у нее с собой нет железной палки-отгонялки - проломить ему череп. Опасность была явной и близкой, и Каракатица, спасая шкуру через слияние с уродливым пейзажем (что, учитывая ее облик, было нетрудно), могла только молиться. Но кому? Бородатому старику-богу, едва-едва сводившему мозоли с ног? Каракатица решила обратиться к той единственной, исключая Альбину, сущности, которая поддерживала ее жизнь, а именно к пиву. «О божественный напиток, так же, как ты отгоняешь печаль, отгони этого злого демона. Спаси сперва - мою подругу, потом моего коротышку, а если у тебя останется после этого хоть капля милосердия, спаси меня!» Пиво осталось глухо к мольбам. Три самых упорных пса все еще бежали, чуть живые. Бочконогий настиг их в том месте, где начинались горные склоны, обрывавшиеся в сторону Каминьи. Там он перегрыз псам глотки. Собачьи трупы покатились по склону холма, вплоть до первых домов городка. Остальная свора окаменела от ужаса; извилистая дорога словно склеила их воедино. Атакующий, в полной уверенности, что скоро заполучит самку, припустил за ними, насколько ему позволяли три здоровые ноги. Но тут он оказался вынужден спасаться бегством в сторону холмов: путь ему внезапно преградил пчелиный рой. Толстенький песик издал вздох облегчения, отстал от товарищей - те, поджав хвосты, возвращались по домам, - и отправился в сопровождении летучих охранниц на поиски Каракатицы, чтобы в безопасности вернуться домой вместе с ней. На вершине самого высокого холма злобный враг выл на луну - но ее скрыла единственная туча, принесенная порывом ветра с гор. Бочконогий понуро побрел в сторону пустыни. Там он будет питаться пауками и дожидаться, пока серебристое светило опять не выгонит навстречу проклятую суку... Спустившись вниз, Амадо Деллароза вновь обрел человеческий облик; Каракатица печально смотрела на него. Вокруг валялись три человека, из горла их хлестала кровь.
- Госпожа вернулась, - проговорил коротышка.
- Громкий лай привлек ее внимание, и она вспомнила о нас, как же иначе? Вот она снова здесь, и, как раньше, ткет паутину между четырех кипарисов...
Каракатица заметила в середине площади, между плотных стволов, неясную фигуру. Это могла быть старая дама, завернутая в плащ, или гигантский черный паук.
День упал с неба, будто чайка, пикирующая в надежде поймать рыбу. Он разогнал тени - все, кроме отбрасываемых кипарисами. Деревья сделались темной сердцевиной света. Альбина стонала, распростершись на матрасе, будто ей снились кошмары. Простыни были в пятнах крови, а посреди Альбининой спины зияла рана с неровными краями и виднелись кости позвоночника. Каракатица налила в стакан водки, чтобы промыть это место; но, пока ее подруга протирала глаза и сладострастно потягивалась, рана, подобно недоверчивой раковине, затянулась.
- Бедняжка, тебя, наверно, беспокоит укус?
- Укус? Какой еще укус? - с невинной улыбкой спросила Альбина.
- Да у тебя же вся простыня в крови!
- Кровь? Где ты видишь кровь?
Красные пятна на постели исчезли. От укуса не осталось и следа. Каракатица и Амадо сглотнули слюну. Не сном ли было все это? Они рванулись к двери, испустив вздох облегчения и ужаса одновременно. Там, снаружи, среди четырех кипарисов Госпожа плела свою паутину. Предводительствуемый отрядом пожарных со смоляными факелами и городским оркестром, наигрывавшим похоронный марш, к ней двигался кортеж ослов, украшенных черными перьями: они везли троих мертвецов с перегрызенным горлом. Следом брели, спотыкаясь, несколько мужчин, перевязанных бинтами.
Амадо, забившись в угол, грыз ногти и поглядывал на обеих женщин. Каракатица, как обычно похорошевшая, учащенно дыша от беспокойства, наблюдала за тем, как обнаженная Альбина грациозными движениями убирает птичий помет: попугаи свили себе гнездо под крышей дома. Она беззаботно насвистывала что-то веселое и, казалось, ничего не помнила о своей ночной вылазке. При виде этого деланного спокойствия человечек вскипел. Он прыгнул на бочку и заорал:
- Ну хватит! Мы здесь не дураки! Это серьезно! Знай же, Альбина, что ты превращаешься в похотливую суку и заражаешь своими укусами мужчин нашего города! А вы, сеньора Каракатица, должны это прекратить! Если не сделать этого, то каждое полнолуние Госпожа станет набивать свое брюхо мужчинами-псами, войдет во вкус и пожрет нас всех!
Когда Каракатица в подробностях рассказала Альбине о том, что случилось на равнине прошлой ночью, та разрыдалась:
- Сердце мое, я обязана тебе жизнью, ты никогда не скажешь обо мне дурного. Но ты можешь ошибаться и невольно говорить неправду. Наш разум похож на прочный корабль, плывущий по морю безумия и сновидений. Не доверяй темной стороне самой себя, посмотри на меня так же, как раньше: я женщина, а вовсе не похотливая сука,я не питаюсь человечиной, и ни один мужчина не способен превратиться в животное. Ты любишь меня, ты не можешь рассказывать обо мне такие ужасы! Это все злобный карлик, он тебя заколдовал, он хочет нас разлучить, не верь ему!.. Давай снова сядем на
