Эскимос, можно исключительно развивать. Развитие – постулат жизни. Понял?
Я киваю.
– Короче, два раза в неделю – делаешь вот такое упражнение, на широчайшие.
Ромка упирается одной рукой в скамью – та шатается и скрипит – и показывает, как тянуть.
Из тёмного проёма дверей высовывает кудрявую голову Ленка – молодая продавщица.
Она появилась в магазине совсем недавно, и пользуется повышенным вниманием Ромки.
Ленку пытался взять в оборот Лауреат. Подойдя к ней на обеде, в её первый день, протянул руку и представился: «Очень приятно – Виктор Тугоёбов!»
Столовка тихо заржала. Но Ленка не растерялась – взяла половник и едва не заехала Лауреату по кумполу. Тот успел увернуться и очень зауважал её.
Ленка разглядывает нас и вдруг довольно похоже на Пугачёву поёт:
Выходят на арену силачи!
И цепи рвут движением плеча!
Ромка хитро прищуривается.
– Чего надо-то?
Ленка просит помочь её нарезать масло.
Мы заходим в подсобку. Там уже стоят раскрытыми две коробки. Беру кусок обёрточной бумаги, прилепляю его к торцу брикета. Прижимаюсь грудью к брикету. Потом специальной резкой – две металлические ручки с тонкой струной между ними, - обхватываю здоровенный кусок масла и тяну рукояти на себя. Струна с лёгкостью проходит сквозь брикет. Если двое режут, сподручнее, конечно. Но можно и одному.
Я уже неплохо научился нарезать, однако сейчас дело не ладится. Выходят кривые куски. Меня сильно отвлекают Ромка и Ленка. Они возятся в дальнем углу – мне плохо видно с моего места, но я замечаю, как Ромка запускает продавщице руку под халат. Полы халата задираются, Ленка поднимает ногу. Я смотрю на её колено и белое бедро.
Ленка отталкивает Ромку и что-то шепчет. Ромка по-гусарски хмыкает, хлопает её по заду и выходит во двор.
Раскрасневшаяся, поправляя халат, Ленка подходит ко мне и оценивает работу.
– Давай помогу, - берется она за одну из ручек маслореза.
Мы тянем вместе. Между пуговиц Ленкиного халата я вижу её грудь.
У меня так стоит, что я боюсь, Ленка это заметит, хотя на мне халат и сверху - фартук.
Ленке двадцать лет. По сравнению со мной и моей Наташкой – совсем взрослая.
Ленка сосредоточенно дует на падающую на лоб чёлку...
***
...В кладовке темно и тесно.
Ленка привалилась спиной к вороху вонючих ватников и каких-то халатов. Одной рукой она притягивает меня к себе, другой треплет по затылку.
Места совсем мало. Локтём я всё время задеваю целый ворох швабр, составленных в углу. Сквозь щели в двери льётся бледный свет. Слышны чьи-то голоса.
Я запускаю руку под Ленкин халат.
– Ну не спеши, хороший мой... – шепчет она мне в ухо. – Ну не спеши...
Под моей ладонью её тёплый живот. Губами я утыкаюсь в грудь Ленки и сквозь халат целую её. Ленка прижимается ко мне всем телом – я чувствую запах мыла и свежевыстиранного халата. Прежде чем я успеваю нащупать край её трусов, взрываюсь толчками влажной теплоты. До судорог в ногах. Непроизвольно отстраняюсь, чуть не отталкиваю Ленку.
Я обкончался. Кончил прямо себе в штаны. Спустил. Там всё липко и мокро.
– Ты чего? – в полголоса спрашивает Ленка. – Ты... ты чего – всё, что ли?..
Я пытаюсь уловить в её голосе насмешку. Но Ленка всего лишь пробует погладить меня. Слабо отдёргиваю голову. Царапаю задвижку на двери. Ленка кладёт свою руку на мою и прижимает палец к губам. Её лицо близко-близко от моего. Я чувствую её дыхание. Высвобождаю свою руку.
Послушав несколько секунд, открываем дверь. Никого.
Ленка хочет что-то сказать, но я выбегаю во двор.
Чуть не сталкиваюсь с Рашидом.
В штанах противный холодок. Ноги подрагивают в коленях.
– Где тебя носят? – хмурится Рашид и внимательно смотрит на меня. – Ты чего такой заполошный?
Я не знаю, что сказать.
Рашид кивком зовёт за ним.
Оглядываюсь. Свидетелей позора нет. Только Степан Николаич, брезгливо нюхающий деревянные ящики у помойки, вдруг смотрит на меня и щурит глаза.
– Я сейчас... в туалет только...
Рашид уходит в мясной отдел.
Я запираюсь в туалете бакалейного – он самый светлый и там всегда есть туалетная бумага. Спустив штаны с трусами до колен, оттираю, как могу, следы любовной утехи.
В молочный решаю больше ни ногой, в Ленкину смену. А скоро и практике конец, и сюда вообще больше не зайду никогда.
Выхожу во двор, закуриваю, и смотрю на небо. Оно в пятнах и разводах облаков, как в засохшей малафье.
К Наташке не пойду сегодня. Перехотелось...
У Рашида, согнав Витю-Зверя с его стула, восседает Лауреат. Витя в позе раненого Пушкина спит рядом, на ватниках.
На Лауреате небольшая фетровая шляпа, сдвинутая на затылок, и галстук цвета насморка. Во рту - неизменная сигарета. Лауреат травит очередной анекдот. Сигарета подпрыгивает в такт словам.
За спиной водилы крутит туда-сюда своим пропеллером вентилятор «Апшерон». Табачный дым подхватывается ветром, рвется на клочки, размазывается в воздухе.
– В общем, сидят американец-цээрушник и наш из кагэбэ в баре, выпивают. Ну, приняли хорошо. Начистоту решили. Американец такой: «Слушай, Иван, ведь «Челленджер» - ваша работа? Только по- честному?» Ну, наш помялся... «А, ладно, признаюсь – наша».
Ну, выпили ещё. Наш и говорит: «Джон, а вот признайся, Чернобыль – ваших рук дело?» Тот: «Да ты что, Ваня, нет конечно! Да разве б мы посмели...»
Наш ему: «Вот ведь вы какие... я тебе как на духу, а ты...» А цээрушник: «Ваня, друг мой! Матерью клянусь – нет. Школьная реформа – наших рук дело, а Чернобыль – нет!» Ыыххых-хы-хы-ыы-кхэ- хэхекхар...
Смех Лауреата переходит в зятяжной кашель.
Витя-Зверь вздрагивает, приоткрывает щелочки глаз и вздохнув, поворачивается ко всем задом.
Хафиз занят своим обычным делом – точит ножи. На его голове белая шапочка, маленькая, похожая на тюбетейку.
Он, как всегда, не обращает на происходящее никакого внимания. Что-то бормочет по-татарски. Весь в себе.
