это поняла. А он еще не был готов к очевидности этой встречи, молод был еще. Глуп.
Мы оделись и сели за стол чаю попить. Мой золотистый гость откусил кусочек сладкого пряника и смотрит в окно. Там все сияет и светится.
- Я скоро в армию ухожу, - говорит он неожиданно.
- Как же тебя нашли? Ведь ты уже слишком взрослый.
- Видишь, - замечает он, - как ты погрузилась в себя, что даже слышать перестала. Я ухожу в армию сам. Добровольно. На срочную службу. На два года. Злой я стал. Зима была тяжелая. Женился было - развелся через тридцать шесть дней. Зануда попалась, хотя и красивая. Начал пить - зелье не помогло. Зуд страшный где-то прямо в сердце. Словом, перестал я себе завидовать. Не то чтобы скучно, а пора куда- нибудь пойти. Вот ты, например, куда теперь?
- Еще не знаю. Мой муж тоже уходит в армию через две недели. Но не добровольно. А мне пока некуда идти. К свекрови не хочу, это смешно при нашем раскладе. Любить не могу, но это ты уже знаешь. Завидовать не умею, злиться тоже. Деньги пока есть, наследство получила.
Допили чай, вместе помыли посуду, крошки с клеенки прибрали, легли на диван, обнялись и заснули.
- В вашем З, дорогая Ли, мне послышалось что-то очень знакомое. Я его уже где-то видел, - заметил ночной попутчик.
- Да, конечно, но я не признаюсь.
Габриэль посмотрел на свои наручные песочные часы и встал:
- Господа. Сударыня. Мистер Фер. Я вернусь. Неотложное дело призывает меня в девятнадцатый век. Это мигом. Простите. Я уверен, что до окончания алфавита я успею.
- Я тоже в этом уверен, - усмехнулся ночной
попутчик. - Ступай. Вы не возражаете,
сударыня?
Ли махнула рукой в сторону замороженного окна.
- Он летит поправить мне боа на плечах. Я слишком закрутилась в вальсе.
- Я знаю, голубушка, - сказал ночной попутчик, - это я наступил на шлейф вашего платья, вот и боа покосилось. Я вредный. Но поправить надо.
Габриэль сделал вид, что ничего не слышал. Он отступил к отворившейся двери троллейбуса и исчез.
- Слава тебе... - неосторожно начал ночной попутчик.
- Кому, простите? - осведомилась Ли.
- Не цепляйтесь к словам, - почти рассердился Люцифер. - А то вам назначат три буквы вне
очереди.
- Не волнует, мистер Фер.
- Назначаю.
- Да пожалуйста...
***
Алфавит: И
Москва. Кремль. Декабрь. Очередной съезд народных депутатов Российской Федерации. Голосование по случаю снятия с должности исполняющего обязанности премьера. Перерыв. Перекошенное гневом лицо снимаемого. Он еще не верит, что проголосуют. Но уже готов мстить.
Я смотрю на все это с гостевого балкона.
В зале тепло, но меня знобит. Надо куда-нибудь пойти, может быть, подальше отсюда. Наэлектризованная обстановочка. Страшно и хорошо. Но пойду, пойду.
Холеные лестницы. Обезумевшие работники прессы ежедневной чуть не сбивают с ног работников прессы еженедельной. Ковровые дорожки. Георгиевский зал. Вкусно пахнет из буфета. Ларьки с заморскими игрушками для елки. Надо бы лампочек купить, думаю я, но иду мимо, в гардероб, решительно одеваюсь, выхожу во двор и вижу Архангельский собор.
Небо серое, снежок падает, легкий ветер гоняет по брусчатке чистую кремлевскую поземку. Куда я?
Что-то подталкивает в спину, но куда? Я внезапно обнаруживаю, что сегодня пришла на работу в белом пуховом платке вместо обычного черного шарфа. Немного странно: ведь я никогда ничего не надеваю на голову. В любую погоду. Почему я взяла этот нежный ажурный платок?
Архангельский собор все ближе, ближе; я снимаю платок с шеи и надеваю на голову. Аккуратно расправляю под воротником шубы и поднимаюсь на крылечко собора. Крещусь. Кланяюсь. Вхожу.
Дверь легко поддается. Внутри - никого. Тихо, строго. Делаю робкий шаг вперед и вдруг слышу:
- Здравствуйте. Вы к нам?
'Не может быть', - думаю я.
- Вы со съезда? - и ко мне подходит пожилой мужчина в мешковатом коричневом костюме, вежливо наклонив голову.
- Да, - говорю, - добрый день. Можно?
- Вам - можно, - отвечает он. - Проходите, я вам все покажу.
И ведет меня вдоль заветных усыпальниц. Тихим голосом рассказывает, где кто покоится. По- домашнему так, по-свойски. Князь... Царь... Князь... Будто по личному склепу семейному. У нас тут и Грозный Иван Васильевич есть. С сыновьями. В алтаре.
Я притормаживаю метров за пять до запретной дверцы. Я хоть и в платке, но по-нашему в алтарь женщинам нельзя. Я где угодно могу пропустить любое 'нельзя' мимо ушей, но спорить с этим запретом, а особливо с Грозным, не имею намерения.
Мой внезапный гид, радушие которого изумительно и необъяснимо, решительно идет вперед и останавливается возле дверцы. У входа в усыпальницу Грозного с двумя сыновьями. Достает из кармана ключ и вставляет в замочную скважину. Поворачивает ключ. С тихим скрипом. Оборачивается ко мне и зовет рукой. Я не могу сдвинуться с места. Я действительно боюсь. Вдруг стены рухнут. Или земля разверзнется. Туда же нельзя вообще никому. Не только женщинам...
- Мы сюда однажды самого с супругой и с иностранцами не пустили, - шепотом говорит мой гид. - Нельзя сюда никому. Идите сюда...
Околдовал он меня, что ли. Я делаю шаг. Другой. Третий. На очередном шаге я обнаруживаю себя в дверном проеме, гид включает свет, пропускает меня в усыпальницу, а сам быстро выпрыгивает за порог. И оттуда тихо говорит:
- Идите туда быстрее. Вам сегодня можно...
Я спускаюсь по ступенечкам в невозможную историю. По правую руку вижу три саркофага в темно- бордовых бархатных обивках, с серебряными крестами. Грозный и сыновья...
В глубине комнаты, у правой же стены - узкий высокий постамент, на котором бронзовый бюст.
- Это сам Иван Васильевич, - шепчет испуганно мой гид из-за порога, - его лицо Герасимов восстановил. Посмотрите ему в глаза...
Я осмелела и очень близко подошла ко Грозному. Руку протянешь - бороды коснешься.
И посмотрела ему в глаза. А Грозный посмотрел в мои глаза. Так посмотрел, будто насквозь. Живыми глазами.
Мой гид замер, глядя на это. Я вспомнила о нем, повернула голову, а он стоит, смотрит на меня через порог и молчит. Чувствую, страшно ему. Сделал невесть что, сам не понял почему, а теперь страшно стало. Я кивнула ему молча, что иду. Посмотрела еще раз на Ивана Васильевича и медленно пошла к выходу, боясь споткнуться на ступеньках. Там идти-то три шага, но я словно несколько веков прошла.
Гид мой выключил свет, закрыл дверцу. Повел меня к последней достопримечательности, но по дороге заметил мое состояние и говорит:
