проводить ее. Он огорчается, что его возлюбленная уезжает. Надолго ли? На неделю. Долго, огорчается Й. Долго. И когда отъезд? Завтра вечером. О, еще целый день впереди.
Влюбленные вместе идут на кухню за водой для новой порции чая. Я иду к себе и вижу, как они идут на кухню за водой. Не дыша. Боясь коснуться рукава. Скорее, кажется, пол в коридоре выгнется и кинет их друг к другу, чем они сами добровольно...
Тяжелый случай, думаю я.
Чуть позже она заходит ко мне и просит проводить её завтра к поезду вместе с Й. При мне ей будет спокойнее. Я, конечно, обещаю проводить ее вместе с Й.
Выхожу в коридор. В самой-самой дали я узреваю силуэт друга-учителя и с серьезным ускорением кидаюсь навстречу, чтобы рассказать ему о своем решительном счастье с А. Оставленная на старте подруга Вторая, а в дверном проеме кухни, по ходу моего спринта, Й, - они совместно видят, как я бегу по коридору с криком ура и прыгаю на друга! Обхватываю его шею руками, талию ногами - он длинный мужчина - и кричу: получилось! Друг кружит меня, подкидывает, обнимает, успокаивает и поздравляет.
А те двое смотрят на нас. Моя подруга знает, откуда у меня такая бурная радость, а ее возлюбленный Й - не в курсе, разумеется. Он полагает, что стал нечаянным свидетелем любовной встречи. Но, по своей азиатской молчаливости, не подает виду, что в с ё п о н я л.
На следующий день назначено целых три отъезда: Вторая уезжает думать о любви и девственности, мой А улетает посетить заболевшую маму, а в одном самолете с ним летит жена моего друга-учителя - тоже кого-то навестить. Все покидают Москву примерно на неделю. Все должны сесть в транспорт вечером.
До вечера надо как-то дожить. Мы с А сначала живем вдвоем, потом идем в гости к нашим подругам. Там сидит, естественно, Й. Он видит меня с А, вспоминает мою пробежку по коридору и прыжок на друга- учителя, в очередной раз понимает коварство женской натуры и думает о том прискорбном обстоятельстве, что я дружу с его внезапной возлюбленной. Такая плохая с такой хорошей. Но молчит. Азия-с.
Первыми улетели мой А и учителева жена. Остались мы впятером: я, друг-учитель, наши подруги Первая и Вторая, а также Й. Пьем чай. Вечереет, вечереет. Стемнело. Й встает и говорит уезжающей думать возлюбленной:
- Я приготовил тебе подарок. - И вышел.
Когда Й вернулся, мы ахнули. Он принес большой жестяной фонарь с узорами, с дверцей, черный, будто прокопченный, уютный до невозможности, красивый-красивый...
- Это тебе, - протягивает ей. - Я сделал его для себя, но сейчас хочу отдать тебе.
Она берет, дрожа, это невозможное чудо и не может вымолвить ни слова. Все сразу захотели применить фонарь. Й сказал:
- Пойдемте вниз, в зал. У меня есть еще один сюрприз для нее.
Мы, как загипнотизированные, спускаемся на первый этаж, входим в конференц-зал, рассаживаемся. Й зажигает внутри фонаря свечку, выключает всё электричество и садится за рояль. Мои подруги сидят в первом ряду, я в пятом, а друг-учитель потерялся по дороге.
В зале мы вчетвером: Й у рояля, девушки в первом ряду и я на заднем плане. Жестяной фонарь стоит на рояле, освещая клавиши и одухотворенное лицо пианиста подрагивающим фитильком свечки. Все замерли, понимая, что сейчас произойдет нечто.
Й начинает играть 'Не уезжай ты, мой голубчик...' Играет мощно, хорошо, взволнованно - и вдруг задувает свечу, погружая зал в полную темноту, и продолжает играть впотьмах, не путаясь в клавишах, а отменно точно попадая куда надо. Потом он импровизирует на тему 'Голубчика', вариации всё изысканнее, накал страсти все яростнее... Я не вижу моих подруг, но прекрасно чувствую, как заворожены они таковым признанием. Красиво было сделано, ничего не скажешь.
Когда мы вернулись в комнату и стали собираться на вокзал, Й еще раз спросил, не передумала ли она уезжать. Нет, не передумала.
Мы втроем выходим и действительно едем на вокзал. Моя подруга, прощаясь с Й, позволила себе положить руки на его плечи, он тоже обнял ее, она вся трепещет, вся в смятении, он тоже сам не свой. Я стою рядом и пытаюсь понять, зачем меня сюда пригласили. Ну разве что подбирать тела, если кто упадет от чувств в обморок.
Уходит поезд. Моя подруга стоит у окна и смотрит на Й. Он смотрит на нее. И так до полного растворения поезда в пространстве.
На перроне остались Й и я. Надо возвращаться. Едем, беседуем понемногу. В подземном переходе Й показывает мне фокус: вот он только что шел справа от меня, а вот уже идет слева. Я удивляюсь и спрашиваю, не занимался ли он каратэ. Он тоже удивляется, что я знаю - откуда навыки, говорит, что занимался, и спрашивает, откуда я это знаю. Я говорю, что тоже занималась каратэ, но недолго. И друзья- каратисты есть.
Когда мы выходим из троллейбуса, он подает мне руку, я прикасаюсь и вдруг обнаруживаю, что рука жесткая, как железка, обтянутая кожей. Не может быть, думаю я, ведь два часа назад именно эта рука блистательно играла на рояле. Как это? Рука совершенно жуткая, за нее страшно взяться. Я поражена, я начинаю бояться Й. Уникальная рука.
Когда наше совместное движение по ночной Москве закончилось, я ощутила большое облегчение.
Пошла к Первой, отчиталась об отправке Второй, повернулась к двери - и опять столкнулась со смуглым азиатским лицом. Он тоже пришел к Первой. Тоже отчитаться? Я уже настолько была сыта его обществом, что с удовольствием оставила их вдвоем. Когда я уходила, Й беседовал с моей подругой Первой о подруге Второй.
- Эх, детишки, - вдруг встрял ночной попутчик. - Читали бы умные книжки про любовь - не дурили бы.
- Умные - это какие? - отозвалась Ли без тени иронии.
- Ваши медики пишут. Например: '...Наш мозг в это время усиленно омывается притупляющими боль эндорфинами, стимулирующим фенилэтиламином, возбуждающим норэпинефрином и оказывающим антидепрессивное действие дофамином. Поэтому не удивительно, что мы чувствуем себя прекрасно!..'
- В вашей шутке, милейший, куча правды, - согласилась Ли. - Еще в начальной и средней школах - вместо всяких там я-помню-чудное-мгновенье - вот такие цитаты, как вы сейчас изволили привести. И никаких глупостей. И все живы, включая Ромео, Анну Каренину и Муму...
- Прекрасная мысль, - ночной попутчик вздохнул. - Я давно завидовал Ему, это всё Его ребята медикам подбросили. Для амортизации. Я вам соврал.
- По обыкновению, - кивнула Ли. - Я продолжу? Там, в этой букве, все ваши и всё ваше. Вам должно понравиться...
Выхожу в коридор, спускаюсь на этаж к другу-учителю. Рассказываю про сцену в темном зале, про объятия на перроне. Друг-учитель говорит, что зря уехала наша подруга.
Я устала. Он кивает на свой необъятный диван и приглашает лечь. Я, естественно, с радостью ложусь, он рядом, голову я кладу к нему на плечо. И мы тихонечко беседуем, как и заведено у нас вот уже несколько лет. Гуляем по Москве и беседуем. Или сидим в тепле и беседуем. И на этот раз мы беседовали. Лёжа на его огромном диване. По ходу беседы, желая придать убедительность своим словам, я привстала, приподнялась на правом локте, а левую руку положила на его живот. Байковая клетчатая рубашка разошлась, показался кусочек тела.
- Смотри-ка, друг мой, - усмехнулась я, - мои руки машинально ведут себя так, будто мы тут собрались невесть чем заниматься. Это мы-то с тобой!..
- Да, действительно, а мой послушный орган реагирует на это так, как будто его приглашали реагировать...
Я посмотрела на его живот и увидела, что к ремню подкрался столб, готовый к употреблению. Джинсы ему стали тесноваты.
Я перепугалась. Заниматься э т и м с другом-учителем - подобно кровосмешению. Он мне родной человек.
- Испугалась, девчонка? - рассмеялся мой друг.
Но в следующую секунду его лицо изменилось и стало вдруг очень серьезным. А в следующую мы познакомились телами.
