такой, как ее учили…
* * * Тогда смерть оказалась ненастоящей. Но чутье подсказывало ей, что сейчас по берегу крадется смерть подлинная, бесповоротная… Смерть, от которой хочется бежать куда глаза глядят, а ноги — не несут. А ведь сперва все казалось чуть ли не игрой: управься с семью врагами, добудь семь частей пояса, приложи к той, что есть у тебя и надень… и все. Конец испытания, конец учебы, последний Обряд — и начало той жизни, к которой она так стремилась. К которой, наверное, стремился каждый из учеников Школы — хотя одним из первых правил ее было отречение от всяческих стремлений.
Тень скользнула по песку — и этого было достаточно. Бросок, взмах клинка, каскад движений столь быстрых, что глаз не уловил бы их — движений, отработанных за долгие годы. Но противник был не менее умелым, чем она сама…
* * * «…решил, видно, что она мертва — и, боюсь, ненамного ошибся…»
«… опасно. Но ты прав — ее нельзя было там оставить…»
«Не шумите, ребята. Она очнулась».
Голоса оборвались, и Мариэль, которая только-только начала прислушиваться к ним, поняла: говорили о ней. Как долго она пробыла без памяти, что с ней происходило, где она была сейчас — все это еще предстояло выяснить. Но самое главное: она была жива.
Туман перед глазами и в мыслях рассеивался медленно. Сначала сквозь него проступило одно лицо — внимательное, настороженное, без страха и злобы… но не такое, как то, в проулке. Мужчина — высокий, худой, сероглазый, щеки впалые, на правой шрам, — чем-то походил на морехода. Может быть, взглядом, одновременно сосредоточенным и нацеленным куда-то вдаль. Ему, скорее всего, принадлежал второй голос — глубокий, звучный, чуть усталый; голос человека, привыкшего, что его слушают. Другой — коротко стриженый подросток с резкими чертами смуглого лица и глазами разного цвета — наверное, говорил вначале.
Третий голос звучал совсем иначе. «Женщина, — подумала Мариэль. — Лет тридцати. Таким голосом хорошо говорить с детьми». Приложив немалое усилие, повернула голову. И очень удивилась.
Говорившая выглядела ее ровесницей — и полной противоположностью. Миловидное лицо, аккуратный, чуть вздернутый носик, приятная округлость щек, щедро припорошенных веснушками («поцелуями лета» называли их на севере, и девушки дорисовывали их настоем трав, — но у Третьей веснушки были свои, очень естественные… как, впрочем, и она сама).
— Спасибо на добром слове, хоть и не сказанном, — проговорила Третья и, смешно фыркнув, сдула упавшую на глаза густую каштановую челку. — Только не надо называть меня Третьей. Я — Гленна.
Сказать, что Мари опешила — мало. Потеряла дар речи? Так он к ней еще и не вернулся. Нет, ее удивила не легкость, с которой девушка прочла ее мысли… Но назвать свое истинное Имя кому попало?
— Уж кому попало, тому попало, — согласилась Гленна, подмигнув. — Кто другой после такого и не выжил бы.
Привстав, она наклонилась над ней, взяла за руку, чуть сжав запястье. Рука была мягкой; взгляд глубоких, словно море, глаз — тоже.
— Лежи спокойно и ничего не говори, — сказала Гленна. — Тут ты в безопасности.
И словно в ответ — или в насмешку — снизу послышался стук, уверенный, гулкий. И такой же голос пророкотал:
— Властью Кай-Харуда, отворите.
Мари замерла: голос был тот самый — из проулка.
— Зар-раза, хвоста не заметил, — парень досадливо дернул плечом, одним движением поднялся на ноги и, чуть пригнувшись, шагнул к ступеням. Красиво шагнул, быстро, плавно. Мари не успела определить, какая школа боя выработала такую походку — невесть как опередив парня, у двери уже стоял Второй.
— Тот, кто лишен Имени, здесь не имеет власти, — ответил он, не повышая голоса.
И, прислушавшись к ошеломленной тишине за дверью, добавил:
— Хаш-фа эйн каи-т'Аль…
«Уходи, во имя Настоящего», — перевела про себя Мари, глядя, как Второй спокойно поднялся по лестнице и отхлебнул воды прямо из стоявшего на столике кувшина, не наливая в чашку.
За дверью затихали, удаляясь, шаги. И сама дверь исчезала, таяла льдинкой на солнце, обращаясь в глухую стену.
Все произошедшее заняло считанные мгновения — никто не успел даже испугаться. «Xотя, — подумала Мари, скользнув взглядом по лицам, — они и не испугались бы».
— Опять вперед меня поспел… — сокрушался тем временем паренек, с размаху шлепнувшись обратно на скамейку. — Как?
— Не спешил, вот и поспел, — усмехнулся Второй, садясь рядом. — А если сильно спешить, и оплошать недолго… Дверь, например, не убранной оставить…
Он улыбнулся. Эта улыбка оказалась последним, что Мари увидела, прежде чем уснуть. То ли благодаря улыбке, то ли — гибким сильным пальцам Гленны, сумевшим распутать последние нити гибельных чар и спетой ею же колыбельной, спала Мари крепко и спокойно.
* * * Пляска двух вихрей, двойное плетение смертельных узоров — так выглядит бой мастеров меча… но если речь идет о магах — добавьте к этому еще и постоянное напряжение Силы, готовой и ударить, и укрыться. Добавьте скорость движений, нарушающую привычные законы мира, уберите — или хотя бы ослабьте — силу тяготения, и увидите приблизительно то, что творилось ранним утром на западном берегу острова Хьор.
Само время вело себя так, словно клинки сражающихся могли его ранить: то сворачивалось тугим клубком, то растягивалось почти на разрыв… И вдруг застыло, обрывая схватку и сменив шум боя тишиной. Слышалось лишь тяжелое дыхание и скрежет металла о металл: клинки, столкнувшись в противоборстве, замерли. Сталь на сталь, воля против воли, сила — на силу, и никто не двинется первым, не рискнув при этом жизнью.
Глаза в глаза: кажется, взгляды тоже высекают искры. Напротив — ледяная голубизна, безжизненное спокойствие разума, устремленного в никуда, растворенного в океане Силы. Где она видела этот взгляд прежде?
— А ты вспомни, маленькая дрянь…
Вспышкой:
Голос и глаза — те же, что в проулке…
Этого просто не может быть…
Слишком молод…
Родство…
Сын?
Но ведь у уртаров не бывает детей!
— Из всякого правила есть исключения… — прошелестел насмешливый голос. — Ты, по-своему, — исключение… но и я — тоже.
Короткое обманное движение — и выпад, второй, третий. Мари ускользала, едва успевая. Вдали мелькнуло прояснившееся небо, деревья, море — синее с зеленью, как глаза Гленны…
* * * Мари проснулась на следующий день. В комнате никого не было, дверь в коридор была приоткрыта, и оттуда пахло булочками с корицей — резко, до боли в желудке, внезапно ощутившем
