Впрочем, в делах подобного рода у меня достаточно богатый опыт, притом что сама я достигла возраста, когда не очень хочется думать о переходе в мир иной. Здесь нет такой улицы, нет такого здания или картины, которые бы не напоминали мне о Беренсоне, о моем драгоценном Беренсоне. В последний раз, когда я его видела, я сидела у его ног на полу и спросила его, куда бы он полетел, если бы у него был ковер-самолет? Не задумываясь ни минуты, он ответил: „В Эрмитаж, к Мадонне Рафаэля“. Вернуться мне нет никакой возможности. Правды не скроешь, а заключается она в том, что я не люблю своих соотечественников. Что касается твоего приезда сюда, то я живу у моей дорогой Луизы, а она, как ты знаешь, не выдержала бы присутствия третьего человека в доме. Быть может, к осени, когда ты будешь ощущать свою утрату менее остро, чем сейчас, мы с тобой съедемся в Париже и проведем несколько дней вместе, побродим по нашим старым местам».
Джорджи был совершенно раздавлен смертью сына. Он винил в ней Джил, что было столь же несправедливо, сколь жестоко. А Джорджи, как выяснилось, мог быть и жестоким и несправедливым. Он заставил Джил поехать в Рено за разводом, пытаясь придать ему карательный характер. Некоторое время спустя Джил устроилась работать в издательстве учебников в Кливленде. Ее острый ум и обаяние завоевали ей популярность и там. Она преуспевала, однако замуж больше не выходила — во всяком случае, по тем сведениям, которыми я располагаю, она до сих пор не замужем. Сведения эти я получил от самого Джорджи, который позвонил мне однажды вечером и сказал, что непременно должен со мной встретиться, и просил назначить день, когда я могу с ним позавтракать. Час был поздний — одиннадцать вечера, и мне показалось, что он пьян. Он тоже не вступал больше в брак, и, судя по горечи, с какой он говорил о женщинах, не питал намерения жениться и впредь. Тогда же он мне и сообщил о том, что Джил устроилась в Кливленде и что миссис Чидчестер совершает велосипедную прогулку по Шотландии. И тогда же я, помнится, подумал, насколько Джил выше его нравственно, насколько душевно зрелее. Я обещал позвонить, когда у меня выкроится для него время, и он дал мне несколько номеров — телефон верфи, добавочный, к нему в контору, телефон в городскую квартиру, телефон его коттеджа в Коннектикуте и телефон клуба, в котором он имеет обыкновение завтракать и играть в бридж. Я записал все эти телефоны на клочке бумаги и тотчас бросил ее в корзинку.
ПЛОВЕЦ
Стоял воскресный летний день, когда все только и делают, что говорят: «Вчера я слишком много выпил». Произнесенные шепотом, эти слова можно услышать от прихожан, выходящих из церкви; их повторяет и священник, снимая с себя облачение в ризнице. Они раздаются на гольфовом поле, и на теннисных кортах, и в заповеднике, где сам руководитель кружка по изучению природы страдает от жестокого похмелья.
— Вчера я слишком много выпил, — говорил Доналд Уэстерхейзи, сидя на бортике своего плавательного бассейна.
— Все мы вчера слишком много выпили, — сказала Люсинда Мерилл.
— Да, должно быть, все дело в вине, — подтвердила Хэлен Уэстерхейзи. Вчера я слишком много выпила кларета.
Бассейн питался от артезианского колодца, и вода в нем, богатая железом, была бледно-зеленой. День был великолепен. Где-то высоко в небе, в западной его части нависла громада кучевых облаков; она так походила на город, увиденный путешественником с носа корабля, входящего в гавань, что хотелось дать ей какое-нибудь название: Лиссабон или Хеюсенсек…
Солнце пекло. Нэдди Мерилл сидел подле зеленой воды, опустив в нее руку; в другой руке он держал стакан с джином. Фигура его сохраняла юношескую стройность, хотя он был далеко не молод, — впрочем, не далее как сегодня утром он прокатился вниз по перилам и, вдыхая запах кофе, доносившийся из столовой, шлепнул стоявшую на столике в холле Афродиту по ее бронзовому заду. Нэдди можно было бы сравнить с летним днем, в особенности с его последними предзакатными часами. И хотя при нем не было ни теннисной ракетки, ни сумки из чертовой кожи, от всего его облика веяло спортом, молодостью и теплой, ласковой природой. Он только что вышел из воды и дышал шумно и глубоко, словно хотел вобрать в свои легкие все очарование минуты — этот солнечный жар и это острое чувство физического благополучия. В Буллет-Парке, милях в восьми к юго-западу, находился его дом, где сейчас его четыре красавицы дочки, должно быть, только что встали из-за стола после ленча и отправились играть в теннис. Нэдди вдруг пришло в голову, что было бы забавно, сделав всего небольшой крюк на запад, добраться до своего дома вплавь.
Непонятно, отчего он так обрадовался этой мысли — ведь он был свободным человеком и, казалось бы, не нуждался в постоянной утехе узника мечте о побеге! В его воображении возникла цепь плавательных бассейнов, как бы подземный ручей, протекающий через всю округу. Он сделал открытие, вклад в современную географическую науку. Этот ручей он назовет Люсиндой, в честь жены. Нэдди не был ни чудаком, ни шутом, но он раз навсегда решил быть оригиналом, и в душе его смутно рисовался скромный образ человека, овеянного легендой. Такой прелестный летний день — он непременно его отметит, отпразднует путешествием вплавь!
Скинув висевший на плечах свитер, Нэд нырнул в бассейн — он питал безоговорочное презрение к тем, кто не бросался в воду опрометью, — и поплыл кролем, делая короткие резкие гребки — по два, а то и по четыре гребка на вдох, и невольно отсчитывая про себя: «раз — два, раз — два» в лад ритмичной судороге ног. Этот стиль не очень годился для больших дистанций, но у бассейного плавания свои законы, и в кругу, к которому принадлежал Нэд, господствовал кроль. Объятия светло-зеленой воды и ее поддержка доставляли ему больше, чем блаженство, — ощущение возврата в свое естественное состояние. Нэд с удовольствием снял бы трусы, но в путешествие, которое он задумал, нельзя было пускаться нагишом. Доплыв до конца бассейна, он вскарабкался на бортик — ступенек он не признавал — и побежал по газону. Люсинда его окликнула, и он ей ответил, что отправляется домой вплавь.
Он ясно представлял себе маршрут, несмотря на то что карта затеянного путешествия была начертана всего лишь в его памяти, или, вернее, в воображении. Вначале предстояло пройти участок Грехэмов, Хаммеров, Ливров, Хаулендов и Кросскапов. Затем — перейдя Дитмар-стрит, пройти участок Банкеров, потом небольшой кусок суши, и — опять бассейны: Леви, Уэлчера, общественный бассейн в Ланкастере, бассейны Хэллоранов, Саксов, Бисвенгеров, Шерли Абботт, Гилмартинов и Клайдов. День был чудесен, и Нэду казалось особой благодатью, милостью судьбы то, что он живет в мире, столь щедро снабженном водою. На душе у него было легко, и ноги его резво бежали по траве. Он чувствовал себя пилигримом, первооткрывателем, человеком особой судьбы. Он знал, что на всем протяжении этого странствия по неизведанному маршруту он будет встречать друзей, ибо берега «Люсинды» заселены дружелюбными племенами.
Он перешагнул через изгородь, отделяющую земли Уэстерхейзи от грехэмовских владений, прошел под цветущими ветвями яблонь, мимо сарая с насосом и фильтром и вышел к бассейну.
— Да ведь это Нэдди! — воскликнула миссис Грехэм. — Какой приятный сюрприз! Я все утро пыталась поймать вас по телефону. Дайте-ка я вам чего-нибудь плесну.
Он понял, что ему, как завзятому путешественнику, придется пустить в ход тонкую дипломатию, чтобы, не оскорбляя нравов и обычаев гостеприимных туземцев, своевременно от них вырваться. Он боялся вызвать недоумение у Грехэмов, показаться им невежей, но с другой стороны, ему ведь надо идти вперед, вперед! Переплыв бассейн с одного конца на другой, он вылез и сел загорать с хозяевами. Но вот минуты через три к Грехэмам подъехали две машины из Коннектикута, обе до отказа набитые знакомыми. Под бурные взаимные приветствия ему удалось незаметно ускользнуть. Он обошел дом Грехэмов с фасада, перешагнул колючую изгородь и, миновав пустырь, очутился возле хаммеровского бассейна. Миссис Хаммер возилась со своими розами и, подняв на минуту голову, увидела, что кто-то плывет по ее бассейну, но самого пловца не узнала. Лиеры сидели в гостиной и слышали, как кто-то плещется в их бассейне. Хаулендов и Кросскапов не было дома. Нэд перешел Дитмар-стрит и направился к Банкерам, откуда — даже на таком далеком расстоянии — доносились звуки веселья.
