Да, у нас не хватает мозгов, поэтому лучше всего нам установить перемирие, и все это зависит от твоего бриллианта.
— Знаешь что, иди-ка ты в задницу, — тихо отозвался Бампо.
— Бампо, Бампо, дорогой мой Бампо, когда-то Господь подарил тебе этот бриллиант, и вот сейчас Господь хочет, чтобы ты отдал его мне. На кон поставлены миллионы людских жизней, и все зависит от твоего решения. Радио изобрел Гульельмо Маркони в тысяча восемьсот девяносто пятом году. Именно он сделал чудесное открытие: звук, преобразованный в электрический сигнал, можно с помощью воздушных волн передать на расстоянии и преобразовать обратно в звуки, воспринимаемые человеческим ухом. Бампо, они схватили за яйца двадцать восемь заложников, и с помощью твоего бриллианта мы можем узнать, что они в «Стене» собираются сделать с этими двадцатью восемью яйцами.
— С пятьюдесятью шестью, — поправил его Бампо.
— Спасибо, Бампо, милый Бампо. И если мы узнаем это, то сможем разработать собственный план действий, и тогда нам, возможно, даже удастся выбраться из тюрьмы. С твоим бриллиантом я сделаю радио.
— Если ты такой великий волшебник, то почему бы тебе просто не перенестись отсюда на свободу? — спросил Бампо.
— Я говорю о воздушных волнах — они, в отличие от нашего тела, могут проникать сквозь тюремные стены. О воздухе. О чудесном воздухе. О сладостном воздухе. Ты меня слышишь? Я уже сейчас не мог бы разговаривать с тобой так тихо и спокойно, если бы не сознавал, что математика не поможет описать человеческую природу в ее истинной сущности. И не каждой выпуклости человеческого характера соответствует аналогичная впадина. Человек не может быть равнобедренным, как треугольник. И единственное, что заставляет меня все еще умолять тебя отдать мне бриллиант, это моя бесконечная вера в неизъяснимые богатства человеческой натуры. Поэтому я прошу тебя: дай мне бриллиант, и мы спасем мир!
Бампо рассмеялся. Его смех был искренним и каким-то детским, громким и переливистым.
— Ну, мужик, ты первый, кто делает мне такое заманчивое предложение! Я такого еще не слышал. Спасем мир! Я говорил всего лишь, что отдал бы его, чтобы спасти голодающего ребенка или старика. Я ничего не говорил о целом мире. Мой бриллиант стоит примерно от девятнадцати до двадцати шести тысяч. Цена на бриллиант все время меняется, но сам он остается при мне. Когда-то мне бы спокойно отрезали палец, лишь бы забрать бриллиант, но камень слишком крупный, такой непросто продать на подпольном рынке. Да, это крупный камень без единого изъяна. И мне ни разу еще не предлагали за него то, что предложил ты. А предложений было немало, целых двадцать семь, а может и побольше. Разумеется, каждый заключенный предлагал мне свой член и свою задницу, но на кой мне член? А задницы я вообще терпеть не могу. Нет, я не против, чтобы мне кто-нибудь подрочил, но ведь это не стоит двадцати шести тысяч баксов. Несколько лет назад один из охранников — его уже уволили — предложил мне за бриллиант по ящику виски каждую неделю. Было много других предложений такого же рода. Вкусная еда — много еды, завались. Сигареты на всю жизнь — а ведь я заядлый курильщик. Адвокаты. Они выстраиваются в очередь, чтобы поговорить со мной. Обещают пересмотр судебного решения, гарантированное помилование и освобождение. Еще один охранник как-то предложил мне побег. Я мог укрыться под днищем грузовика для доставки продуктов, и он бы перевез меня на свободу. Это предложение было единственным, которое меня по-настоящему заинтересовало. Грузовик приезжал в тюрьму по вторникам и четвергам, охранник хорошо знал водителя: тот был его шурином. Охранник устроил гамак под днищем грузовика, прочный гамак, который бы меня отлично выдержал. Он показал мне все это, я даже пару раз забрался в него, чтобы потренироваться, но он стал настаивать, чтобы я отдал ему камень до побега. Само собой, я не согласился, и вся эта затея провалилась. Но никто еще не говорил мне, что я могу спасти мир. — Бампо посмотрел на бриллиант, повертел рукой и улыбнулся, любуясь его блеском. — Ты ведь и не знал, что можешь спасти мир, да? — спросил он у бриллианта.
— Неужели кто-то и правда хочет выбраться из такого чудесного места, как наша тюрьма? — спросил вдруг Петух. Он прошелся по струнам своей гитары, но играть не стал, и его печальный голос звучал без аккомпанемента: — Неужели кто-то готов поднять бунт, чтобы выбраться из этого милого места? В газетах пишут, что повсюду царит страшная безработица. Вот почему вице-губернатор сидит здесь. Потому что не может найти работу за стенами Фальконера. Даже знаменитые актеры и актрисы, настоящие звезды, у которых когда-то были миллионы, стоят теперь в очереди с поднятыми воротниками пальто, ожидая подачки для бедных, ожидая, когда им наконец выдадут миску бесплатного фасолевого супа — такого пустого, что от него только еще больше хочется есть, а потом вдобавок долго пердишь. Там, за этими высокими стенами, все бедны, все лишились работы, там идет бесконечный дождь. Люди дерутся друг с другом из-за корочки хлеба. Им приходится часами выстаивать в очереди, и все для того, чтобы услышать, что никакой работы они не получат. Мы по три раза в день стоим в очереди, чтобы нам дали вкусную, хотя и не очень питательную, горячую еду, а там, на свободе, люди стоят по восемь часов, по двадцать четыре часа, иногда даже всю свою жизнь. Неужели кому-то хочется выбраться из этого чудесного места и бесконечно стоять в очереди под дождем? А когда люди не стоят в очереди под дождем, они переживают, как бы не началась атомная война. Иногда, впрочем, они умудряются делать и то и другое: стоять в очереди под дождем и переживать, как бы не началась атомная война, потому что, если она вдруг начнется, они все погибнут на месте и тут же окажутся в очереди у врат ада. Знаете, ребята, а ведь с нами такого не случится. Если начнется атомная война, нас спасут первыми. Во всех тюрьмах мира есть бомбоубежища для преступников. Власти не хотят, чтобы мы выскользнули из тюрьмы и смешались со свободными людьми. Нет, они скорее позволят свободным людям сгореть заживо, чем выпустят нас, в этом залог нашего спасения. Они скорее сами убьют этих невинных людей, чем разрешат нам вырваться на волю, потому что все знают: мы жрем маленьких детей, насилуем старушек в задницу и сжигаем дотла больницы, в которых лежат беспомощные калеки. Так неужели кто-то все-таки хочет выбраться из такого чудесного места, как наша тюрьма?
— Эй, Фаррагат, иди к нам, сыграй в карты со Скалой, — позвал Рэнсом. — Уолтон, ты не отопрешь дверь в камеру Фаррагата? Скала хочет перекинуться с ним в картишки.
— Отопру, если вы заткнетесь, — ответил Уолтон. — Мне нужно сдать экзамен. Обещаете сразу заткнуться?
— Обещаем, — согласился Рэнсом.
Дверь в камеру Фаррагата открылась, он взял стул и пошел к Скале. Скала улыбался, как идиот, которым он, возможно, и был. Он вручил Фаррагату колоду карт, и тот стал сдавать их, приговаривая:
— Одна тебе, одна мне.
Потом Фаррагат развернул карты веером, но их было слишком много, и штук десять упало на пол. Нагнувшись, чтобы их поднять, он услышал чей-то голос: человек говорил очень тихо, но не шепотом. Слуховой аппарат Скалы — тот, что стоил две сотни баксов, — настроили на радиочастоты. Фаррагат увидел на полу четыре батарейки в холщовом мешочке и пластмассовый приемник, откуда и раздавался голос. Фаррагат поднял карты и стал по одной бросать их на стол, приговаривая:
— Одна тебе, одна мне.
Из аппарата донеслось: «Все желающие могут записаться на курсы разговорного испанского, а также на уроки резьбы по дереву, с пяти до девяти с понедельника по пятницу в здании института Бенджамина Франклина, которое находится на углу улиц Вязов и Каштанов». Потом Фаррагат услышал звуки фортепьяно. Это была самая кошмарная из всех прелюдий Шопена — та, что обычно звучит в детективах перед убийством; та, при звуках которой люди его возраста и старше должны были бы представить маленькую девочку с косичками, вынужденную долгий, мучительный час сидеть в унылой комнате и играть мелодию, в которой якобы смешались тихий шепот волн и грустный шелест падающих листьев. «Последние новости из „Стены“, или тюрьмы Амана, — сказал диктор. — Между властями и комитетом, созданным заключенными, по-прежнему ведутся переговоры. Войска готовы к штурму тюрьмы, однако слухи о том, что военные устали ждать и хотят начать штурм как можно скорее, не подтвердились. По радио и телевидению выступили пять заложников, они сообщили, что главенствующая среди заключенных группировка „Черные мусульмане“ предоставила им еду и медицинские препараты. Губернатор в третий раз уверенно заявил о том, что он не уполномочен объявить амнистию. Заключенным было выдано последнее прошение об освобождении заложников, и они должны ответить на него завтра на рассвете. Рассвет начинается в шесть
