как начальника крепости, не теряя времени, сдать город. Уступая этому желанию, он и капитулировал…»
Вам эта картина ничего не напоминает?
И, обратите внимание, нигде ни одного слова не говорится о том, что причиной этого страшнейшего разгрома, паники и абсолютного разложения прусской армии является некая» гнетущая атмосфера», способствовавшая этому самому поведению прусского офицерства. Сказано просто, честно и открыто. Офицеры бежали, потому что им было страшно. Офицеры потеряли своих солдат, потому что поразило их малодушие. Офицеры сдавались многократно слабейшему неприятелю, потому что рухнула в одночасье вера в силу своей армии и своего государства. Потому и не подчинялись им солдаты, что не было им больше никакого доверия.
Обычная картина небывалого разгрома.
Что здесь загадочного? Что здесь непонятного? Даже при том, что нет здесь в виновниках таких же обстоятельств никакого удобного Сталина.
И чем эти офицеры так уж отличаются от офицеров РККА?
Этим тоже было страшно. Эти тоже бежали впереди своих солдат. Эти тоже потеряли в одночасье веру, которой, скорее всего, никогда и не имели. Полагая ею собственную спесь.
Но разница между ними всё?таки есть.
Об одних сказано было так, как оно и происходило на самом деле.
О других сказано было, что бежали они потому, что мешала им воевать некая» атмосфера». Которая почему?то мешала воевать только и именно им. Но почему?то не мешала воевать другим. Тем, кто действительно хотел воевать за свою Родину.
Вот как сформулировал однажды один из моих оппонентов свои соображения об этой ужасающей атмосфере, созданной сталинскими репрессиями.
«Командиры боялись проявлять инициативу, всё разумное глохло на корню».
«Атмосфера» — вещь эфемерная. Трудноуловимая. Поди теперь докажи, что в боязни этой, заглушавшей разум, виновно что?то более материальное, нежели некая загадочная инфернальная субстанция. Штука, вообще?то, очень удобная для объяснений. Потому что объяснять ничего не надо. Чёрт вроде бы виноват. И всё. И не надо думать.
Но вот в октябре 1941 года дорогу немцам на Москву преградила 316–я стрелковая дивизия генерал — майора Панфилова. Сегодня уже мало кто и представляет, что совершило тогда всего одно это соединение в критические дни обороны Москвы. В лучшем случае, кто?то вспомнит про 28 героев — панфиловцев. А больше обычно никто уже не знает.
Между тем, именно Иван Васильевич Панфилов, для того, чтобы выполнить поставленную ему невыполнимую задачу, пошёл тогда на небывалое для Красной Армии.
Остановить немцев в обычном построении его дивизия не могла. По уставам того времени стрелковому полку (три батальона) полагалось занимать полосу обороны три километра. В стрелковой дивизии имеется девять стрелковых батальонов. Так вот, каждый из его батальонов, вытянутых в тонкую ниточку, занимал рубеж обороны в семь — восемь километров.
Ясно было, что остановить немцев дивизия не сможет.
Тогда генерал Панфилов пошёл на нарушение уставных требований. Он отказался от сплошной линии обороны, выстроив оборону своей дивизии по очаговому принципу. В самых ключевых точках обороны были размещены сильные отряды. Часто это был всё тот же стрелковый батальон, но не растянутый в нить, а собранный компактно. Промежутки между узлами обороны простреливались сильным огнём стрелковых войск и артиллерии. Плюс к этому Панфилов располагал свои узлы обороны, очень удачно используя как слабые, так и сильные стороны местности.
Риск? Да, риск, и ещё какой. Даже для обычной» несталинской» атмосферы. Неудача грозила полководцу огромными неприятностями. Потому что желающих обвинить в поражении нестандартно мыслящего командира всегда было в достатке и безо всякого Сталина. Как это так, отказаться от сплошной линии обороны, добровольно создать в ней разрывы, через которые немцы могут свободно прорваться на Москву?
Однако Панфилов на риск этот пошёл. И не просто, кстати, проявил инициативу, но настойчиво внедрял её в жизнь. Заставлял подчинённых, ведь кто?то из них его идею не принял. Привыкли люди к другому, к одобренному и проверенному. Заставлял. Инициативу эту поддержал его непосредственный начальник, командующий 16–й армией генерал Рокоссовский. Тоже, кстати, частично взял риск этого решения на себя.
Но где же тогда, спрашиваю я вас, упомянутая» атмосфера репрессий»? Почему эта же атмосфера, сковавшая многих других, совершенно не мешала проявлять инициативу генералу Панфилову? Почему же он, как и многие другие, не отстранился от командования, ожидая покорно, когда подойдут немцы, опрокинут гарантированно его дивизию, дав ему возможность оправдаться потом десятикратным немецким перевесом?
Я отвечу. Потому что он хотел воевать. Потому что он умел воевать. И, как видим, при условии, что командир хотел и умел воевать, никакая атмосфера ему воевать не мешала. А раз атмосфера ему не мешала. то была ли она?
Нет, само по себе то, что репрессиям подверглась некоторая часть командиров Красной Армии, не могло, конечно не отложить своего отпечатка на сознание и поведение людей. Отрицать это было бы смешно.
Но смешно и другое. Когда нас пытаются уверить в том, что отпечаток этот воздействовал на поведение командного состава именно таким образом, как хочется это кому?то видеть. Как выгодно это кому?то объяснить именно таким образом.
А ведь если подумать.
Чего должны были бояться» потерпевшие» от» сталинской атмосферы»?
Наиболее частым обвинением были тогда обвинения политического характера. Контрреволюция. Шпионаж. Связи с» врагами народа». Ведь именно этого они должны были бояться, а не каких?то других вещей. И на самом деле поведение людей, конечно, корректировалось этими самыми вещами. Старались поменьше болтать. Быть разборчивее в связях.
Но не темноты же они стали бояться из?за репрессий? Не мышей или тараканов? Или ещё какой посторонней жути?
Где в тех громких процессах над военной элитой были обвинения в том, что командир проявил хоть какую?то инициативу? Где и кого тогда расстреляли за то, что он полновластно командует вверенным ему подразделением?
А у нас отступает стрелковый полк, солдаты бредут толпой, командиров не видно, никто не командует. Командиры тоже бредут. Потому что, как объяснили нам потом Хрущёв с Микояном, не могли они командовать из?за гнетущей атмосферы репрессий.
Но, простите, а почему Панфилов командовал? Почему Рокоссовский командовал? Почему у них командиры не брели понуро в глубине солдатской толпы?
И вообще, как так получается?
Решения командир обязан принимать по должности. В соответствии с требованиями воинских уставов. Бездеятельность в военное время является преступлением, подлежащим суду военного трибунала. Так что же это за страх такой, который пересиливает страх перед трибуналом? Что это за атмосфера такая, которая толкает такого командира прямиком к расстрельной статье?
А ведь страх такой в действительности всегда на войне существует. Когда воин бежит с поля боя, он забывает страх перед расстрелом за это бегство. Здесь не» атмосфера», конечно. Здесь просто животный страх за свою жизнь. Страх перед противником, несущим ему смерть. И желание оказаться от неё подальше. Вот и всё объяснение. Простое и вечное. От начала времён.
Нет, придумали сюда ещё и какую?то ничем не измеримую субстанцию, назвали её 'атмосферой', накрутили политики на обычное поведение человека в экстремальных условиях.
А на самом деле всё ведь совсем просто.
Как человек жил до тяжкой минуты, так он себя в ней и проявляет. И страх, кстати, ему любой человек подвержен. Но один ему поддаётся, другой нет. Конечно, многое решает характер. Но и характеру
